ПАДЕНИЕ КЕНИГСБЕРГА*^(А13

Кенигсберг — это история преступлений Германии. Всю свою многовековую жизнь он жил разбоем. Другая жизнь ему была неведома. Молчаливы, мрачны здесь дворцы. В тиши их кабинетов, военных архивов и библиотек, в толстых крепостных стенах военных школ и аудиторий вызревали из десятилетия в десятилетие войны, граби­тельские походы.

Вокруг города-крепости выросли тяжелые, громоздкие сооружения крепостной оборо­ны. В центре столицы — цитадель — остро­конечный камень чудовищных размеров, в котором просверлены,  высечены,   выдолблены галереи, ходы, казематы. Они уходят глубоко под землю.

Форты тянулись грядой с правого берега реки Прегель, окаймляли Кенигсберг и сно­ва выходили на Прегель, замкнув круг. Гитлеровцы бесновались. Во что бы то ни стало хотели они отбросить наши войска от города, но крепка была хватка советских войск. Гитлеровцы начали лихорадочно воз­водить укрепления на улицах и площадях. Все мужское население, способное поднять винтовку, было мобилизовано в фолькс­штурм. Из арсеналов выкатывались пушки. Минировались окраины. Дворцы в городе и виллы в окрестностях приспосабливались к бою. Город замуровывался. 6 апреля 1945 года. Утро. Тишина. Неуловимый трепет проносился по окопам — священны тайные минуты перед битвой... Гвардейцы генерала Кирилла Тымчика при­льнули к орудиям. В эти мгновения все во­круг Кенигсберга молчало. Сотни тысяч глаз, десятки тысяч стволов орудий и пулеметов в безмолвии смотрели на Кенигсберг со всех сторон.

И все было готово к прыжку. По  рукам  гвардейцев ходила  тетрадь.  Они брали    ее,    каждый    записывал    несколько слов и передавал товарищу. Тетрадь назы­валась:    «Слово   гвардейцев перед штурмом прусской столицы». Слова клятвенные:

«Гвардия будет в городе Кенигсберге! Я за­являю об этом. Гвардии ефрейтор Самсыкин Петр».

Кругом было тихо, и лишь слышался с не­мецкой стороны мокрый стук насосов. Нем­цы  откачивали  воду  из траншей.

Девять часов утра. Атака Кенигсберга началась... И вот батальоны ринулись на врага. Штур­мовой батальон старшего лейтенанта Соина сокрушал  рубеж  противника  и  его  живую силу,   точно ядро,— в батальоне   двигались стрелки, пушки, танки, подрывники-саперы. Каждый делал свое  дело.  Старшина  Мельников и его гранатометчики вихрем пере­летели через вражеские траншеи, прошли по головам немцев. Затем на животах они поползли к доту, из которого ливнем хле­стал огонь.

— В амбразуры! — закричал Мельников. Дым закрыл их.

Вскоре они вынырнули из этого дыма, но уже далеко за дотом. Дот молчал. Батальон Соина ударил прямо по форту «Линдорф». Форт захлебывался, изрыгая огонь. Упали гвардейцы на землю, облива­ясь кровью. Форт устоял. Но он был схва­чен за горло: гвардейцы лежали уже на валу форта и были готовы броситься к его амбразурам.

И тут пришел приказ: «Оставить форт и вперед к городу!»

Твердыни фортов обнажились. Многолетние леса, росшие на них, были снесены начисто. Главные силы прорвали линию фортов и бросились к городу. Но гарнизоны фортов продолжали вести огонь. Форт «Гнейзенау» держался упорно. К форту «Король Фрид­рих Вильгельм III» танки и самоходные орудия везли взрывчатку. Отчаянно огрызался «Линдорф». Между тем из дыма сражения потянулись первые колонны пленных. И это было столь ново — вместе с отчаянным сопротивлением с первого же шага много пленных. Такова была сила удара. Оказались парали­зованными целые соединения и целые уча­стки немецкого фронта. Удар не ослабевал. Артиллерия меняла свои позиции и подтя­гивалась вслед за ушедшей вперед пехотой. И новый вал артиллерийского огня обруши­вался на немцев, новый натиск штурмовых батальонов сокрушал их оборону. В два часа ночи генерал Кирилл Тымчик предложил гарнизону форта «Линдорф» сдаться. Парламентеры, капитан Адашкевич и старший лейтенант Кузнецов, спустились в форт «Линдорф». Немцы с удивлением смотрели на советских офицеров, вошедших в железобетонные катакомбы. Адашкевич объявил: «Один час на размышление».

И  через  час  сто  девяносто  два  солдата  и пять офицеров вышли из форта с подняты­ми руками. Наступление продолжалось.

Возвышенный дух советских воинов одержи­вал верх над злобным упорством врага. Гитлеровцы    съежились,   собрались   в   ку­лак.

Их расчет — заставить советские войска развернуться перед линией фортов, то есть перед городом, а затем втянуть их в затяж­ной бой — провалился. Сила, стремитель­ность, организация, тактика удара советских войск оказалась неожиданностью для не­мецкого командования. У немцев оставалась надежда, одна и последняя: устоять в цент­ре города. Здесь были все резервы, главная артиллерия, отборные части. Солдаты харкали кирпичной пылью. Корич­невая пыль душила улицы, полз тяжелый каменный туман.

Густо падал этот туман на асфальт, садил­ся на стальные каски, проникал в карманы и сквозь шинели — к телу. Мелькали в ко­ричневом тумане солдаты.

—Прижимайся к камню! — скомандовал младший сержант Данилов своим бой­цам.

Последний  прыжок.  Все  шестеро  перелете­ли   через   улицу   под  очередью   немецкого пулемета. Из окон особняка выглянули немцы. Мелькнул  в  дверях  пулеметчик.   Младший сержант  Махонин всадил в дверь очередь. Застрочили  по  окнам  автоматы,  со  звоном полетела в окно граната. Особняк замолк, оцепенел. За ним, где-то близко, с шумом обвалилась стена дома.  Послышались  крики:

—   Давай! Давай!

Свои. Рядом. Но путь к ним — через этот вражий, мрачный дом. И шестеро гвар­дейцев бросились в особняк, прокладывая путь огнем. Пусто. Тихо. Так ли?

—   Хенде    хох! — громко    приказал    Дани­лов.— Выходи, иначе взорвем!

Из особняка кто-то ответил:

—   Понимаем!

Первым показался майор Баденбух. Он вы­шел с поднятыми руками, бледный как смерть. Со всех сторон, изо всех щелей по­ползли немецкие солдаты и офицеры. Топча трупы своих, быстро, бегом они выстраива­лись на улице в колонну по четыре чело­века.

—   Веди! — приказал    Данилов     автоматчи­ку.

А сам — вперед. Но из-за угла показалась зеленая стальная каска, сверкнула пара сто­рожких глаз, скрылась. Затем послышался восторженный крик:

—   Свои!

Гвардейцы генералов Галицкого и Белобо­родова соединились.

Неподалеку дымилась цитадель. Казалось, что эта громада побывала в ступке — так была она сокрушена, так истолчена! А по улицам тянулись бесконечные колон­ны пленных. Грязные от пыли подвалов, коричневые от кирпичной пыли, какие-то оранжевые и синие, они походили на толпы раскрашенных дикарей.

И зримо начиналась уже в городе новая жизнь.

На всех парах прикатила солдатская кухня и стала в укрытие у парадного подъезда дома, сплошь заросшего плющом, уставлен­ного гранитными львами. Пожилой повар начал подкладывать дрова в печку. Он был в белом фартуке и даже в белом колпаке. Всюду торжествовала победа, всюду были сияющие лица солдат, но кашевар был мрачен.

Генерал в комбинезоне подошел к нему, спросил:

—   Что изготовил для солдат?

Изготовил-то     хорошо,— ответил    каше­вар,— да что толку?  Второй день готовлю, не знаю зачем. Не принимает солдат пищу. Вот прямо под огонь привез, и уж сам на передовую ходил с термосом, а бойцы гово­рят:  «Иди к черту, не до тебя!..»  Взял бы я автомат, да и пошел, как было в Сталин­граде,— чего тут  без дела стоять?

И он в надежде спросил:

—   Может     откушаете,    товарищ    генерал? Ведь и победа борща требует.

Генерал покачал головой.

—   Спасибо, братец! Не время...

В центре города, недалеко от Королевского пруда,   размещался   оперативный  штаб  ко­менданта кенигсбергской крепости генерала от инфантерии Ляша. Генерал держался упорно. Но надвигался конец.

Гвардия   Галицкого   ворвалась   в   центр   с юга,  и более тридцати   часов   продолжался последний натиск. Это была агония Кенигсберга. Вслед за артиллерийским и танковым   уда­рами, вслед за атакой штурмовых батальо­нов   наступала   короткая   пауза, и две-три тысячи пленных выползали из дыма со всех сторон. Поток иссякал. Новый удар. И очередная порция пленных. В  кварталах   Кенигсберга   родилось   острое слово «выколачивать пленных». Вот идет очередная партия «выколоченных». Они с огромным белым флагом.  Командует ими офицер. Подчеркнуто четкий шаг. Офи­цер отдает честь русским офицерам. За спиной колонны не умолкает бой. Многообразная горячая жизнь, что пришла вместе  с  победой,   наполняла  столицу   Вос­точной Пруссии. Наступал вечер. Наша ар­тиллерия прекратила огонь. Во всем городе уже  работали  советские   военные  коменда­туры. Возле них стояли толпы освобожден­ных    русских    людей — невольников    этого проклятого    города.    Слышался    радостный смех, музыка. Но в центре гитлеровцы еще держались.

—   Кончать! — приказал Галицкий. Глубоким   вечером  советские   парламентеры пришли к Ляшу.

Генерал Ляш капитулировал. Атака Кенигс­берга закончилась полной победой. Послед­няя штурмовая ночь и следующий день при­несли более 50 тысяч новых пленных — последних в Кенигсберге гитлеровских солдат и офицеров.

Железобетонная скорлупа Кенигсберга была действительно крепко сработана. Но нашел­ся мастер, который сумел вскрыть скорлупу и сдать ее в утиль вместе с прусским госу­дарством.

Победа! Сокрушена прусская твердыня. Это победа   советского   солдата,   советского военного таланта, победа советской военной науки.

В. А.  ВЕЛИЧКО, писатель

*^(А13    Очерк впервые опубликован в 1945 году в газе­те «Правда».

(С)  Разработка проекта и дизайн Будаева А. В.   При использовании информации, полученной с сайта, ссылка на него обязательна.