М. Г.  Григоренко

"И крепость пала..."

Глава 1

Удар из волчьего логова

Трудно сказать, сколько времени я спал. Навер­ное, не больше четверти часа. Да и какой это был сон! Просто прикорнул за рабочим столом в крохотной прорабской комнатушке, уронив от усталости голову на перекрещенные руки.

Много книг о войне я перечитал. И художественных, и мемуарных. И почти каждого их героя война застала или в домашней постели, или на отдыхе: на даче, на рыбалке, в лесу... Да и не удивительно: 22 июня 1941 года было воскресным днем, и потому даже военные командиры в большинстве своем проводили этот день не в казармах, а в кругу семьи или на лоне природы. У меня же с этим днем связаны воспоминания несколько иного рода. Но сначала немного предыстории...

Ни в детстве, ни в отрочестве я не мечтал быть во­енным. Может, потому, что на мою долю выпало в ка­кой-то мере испытать, пусть лишь в мальчишестве, и первую мировую, и гражданскую войны. В дни Октябрь­ской революции мне минуло десять лет и кое в чем я уже разбирался, тем более что отец мой рано приобщил­ся к революционной деятельности, подвергался репрес­сиям и арестам, и мое воспитание не обошлось без его влияния. Революций без кровопролития не бывает, это я прекрасно понимал, но я понимал также, что войны ничего хорошего, кроме разрушений и горя, не приносят.

Мальчишки любят играть в войну. Я же не любил, хотя в годы гражданской войны и обладал комплектом боевого оружия и биноклей, которые мне доверял отец — красный партизан. И в мыслях не держал, что когда-ни­будь мне придется принять участие в войне. И не в игре, а по-настоящему.

Еще подростком я вынашивал мечту стать строителем. Возможно, на это мое решение повлияли те разру­шения, которые приносили войны, проходившие на моих глазах,  а  возможно,  и  просто  издревле  заложенное  в людях стремление созидать красоту. Во всяком случае, дух захватывало, когда из газет,— а читать я научился очень рано,— из рассказов взрослых я узнавал о вели­ких замыслах возрождения Страны Советов из руин и пепла.  Все  еще было в проектах,  эскизах,  мечтах — и Днепрогэс,  и Комсомольск-на-Амуре,  и  стройки метал­лургии,   и  московское  метро,   и   канал  Москва — Волга, но мы уже жили всем этим, грезили податься туда, на эти гигантские стройки, чтобы своим трудом внести по­сильный вклад в дело, с таким необыкновенным разма­хом начатое первым в мире социалистическим государ­ством. С этими мыслями я поступил учиться на инже­нерно-строительный факультет Харьковского технологи­ческого института, который окончил в 1931 году. Учился, несмотря на всяческие житейские невзгоды и полуголод­ное существование, напористо, с постоянной и неутоля­емой жаждой постичь неведомое, узнать как можно боль­ше, чтобы потом применить эти знания на практике. Но окончание института с отличием принесло скорее огор­чение, а не радость.

— Вас, товарищ Григоренко,— объявил ректор Мель­чук,— решено оставить на кафедре строительной меха­ники аспирантом.

Попытался возразить, но ректор не дал и слова вы­молвить.

— И не возражайте, пожалуйста.  Вы еще молоды и сами не знаете, чего хотите. Стройки от вас никуда не уйдут,  а путь в науку открывается не перед каждым. Для этого нужны особые способности. Они у вас име­ются, нам это виднее, чем вам. К тому же преподава­тельская работа будет способствовать накоплению ваших знаний.  А  знающие люди нам  сейчас  нужны как ни­когда. И ответственность на вас ляжет не меньшая, чем на любой стройке. Учить людей овладевать новой спе­циальностью —  задача столь же важная, сколь и почет­ная.

Было тогда в обиходе, жило в умах и сердцах людей отличное слово «надо». Скажут тебе: «Надо!», и идешь выполнять то, что действительно необходимо для стра­ны, для народа, нимало не смущаясь тем, что вручат те­бе при этом — наган, дворницкую метлу или совковую лопату. А вот слова «престиж», столь нынче модного и нередко коверкающего судьбы молодых людей, мы тогда, к огромному нашему счастью, не знали вовсе.

Я не покривлю душой, если скажу, что со словом «надо» прошел всю свою долгую жизнь и нимало этим не огорчен и не озабочен, поскольку это надо было на­роду, партии, а значит, это надо было и мне. Более того, если бы мне выпало прожить жизнь вторично, я не стал бы ничего в ней менять. Внес бы только некоторые коррективы.

Прощался я с однокашниками, уезжающими на строй­ки Сибири, Севера и Урала, с душевной болью. Все, ка­залось бы, отдал, лишь бы с ними, в стремнину стро­ительных будней...

Они возводили на голом месте заводы и фабрики, а я читал лекции по строительной механике, заведовал лабораторией, работал, а точнее — подрабатывал в харь­ковских проектных организациях «Промстройпроект» и «Водоканалпроект». И кто знает, как бы сложилась даль­нейшая моя судьба, если бы весной 1932 года не приехал в Харьков тогдашний нарком тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе.

С именем Серго неразрывно связано начало индустри­ализации нашей страны. Это был истинный ленинец, не жалеющий себя ради великого дела, и уже в те годы о нем складывались легенды.

Серго Орджоникидзе пригласил нас, группу аспиран­тов, к себе и в непринужденной, какой-то по-особому «свойской» обстановке рассказал о предпринимаемых партией и правительством мерах по укреплению мощи молодого Советского государства, на которое нацелива­лись стрелы окружавших его капиталистических держав. А в заключение беседы сказал:

— Мы хорошо понимаем важность научных изыска­ний. Никакая страна, никакое государство не могут раз­виваться без научных кадров, без вклада ученых в раз­витие народного хозяйства. Но настоящая социалисти­ческая наука не должна обособляться от производства, только в конкретной связи с производством она может принести нам сейчас неоценимую помощь. И вам, мо­лодым, надо вершить науку не в тишине лабораторий среди колб и пробирок, а на строительных площадках, где в ваших знаниях, в вашей энергии нужда превели­кая. Надо, товарищи, надо...

Ректор института Мельчук после этой беседы при­гласил меня к себе, выразил сожаление и беспомощно развел руками — что  означало,  что  противодействовать указанию наркома он не в состоянии.

Через несколько дней я выехал в Мариуполь, где на огромной строительной площадке начал возводиться но­вый металлургический гигант «Азовсталь», который по справедливости назвали «южной Магниткой».

Поначалу, правда, мне пришлось поработать произ­водителем работ на строительстве листоотделочного и маннесмановского (цельнотянутых труб) цехов на дей­ствующем металлургическом заводе имени Ильича, где я получил первую основательную практику организации строительных работ, а затем был переведен на должность заместителя начальника строительной организации, воз­водившей на «Азовстали» две первые домны и другие промышленные объекты металлургического цикла.

Вот там-то и дошел до меня истинный смысл слов, сказанных Серго Орджоникидзе о том, что только в конкретной связи с производством наука может дать максимальный эффект. Не хватало строительных машин и механизмов, не было ни кранов, ни экскаваторов, ни даже простейших насосов. Все земляные работы,— а это миллионы кубометров,— выполнялись вручную. Поэтому нам приходилось решать сложнейшие задачи, связанные с организацией труда, заменой одних материалов дру­гими, и при этом далеко не все согласовывалось с теми знаниями, которые я получил в институте. Теория, слу­чалось, шла вразрез с практикой, и опыт, который я при­обретал здесь, на строительной площадке, был значи­тельно весомее знаний, приобретенных из институтских лекций, хотя в целом одно нисколько не противоречило другому.

Говорят, что на голом энтузиазме далеко не уедешь. Это правильно. И все же, на мой взгляд, некоторая, к счастью, незначительная часть людей сейчас увлеклась материальными выгодами для себя лично, забывая не­редко при этом об обществе в целом, о государстве. Тогда же ни о каких выгодах даже не думалось. Есть кусок хлеба, есть где голову приклонить — хорошо, нет — подождем, пока такая возможность представится. И я не погрешу против правды, если скажу, что и «Азов­сталь», и Кузнецкий металлургический, и Комсомольск-на-Амуре были построены благодаря нигде и никогда еще в мире невиданному, идущему от души и сердца энтузиазму советских людей, не считавшихся ни со вре­менем,  ни  с отсутствием хотя бы минимальных материальных благ. Лозунг тех дней «Даешь металл!» был для нас путеводной звездой, и нужно было видеть ту искреннюю радость строителей и металлургов, когда 11 августа 1933 года первая домна «Азовстали» дала стране первый чугун. И первый печатный орган на строй­ке, многотиражная газета называлась «За 17 тысяч тонн металла!» Ныне она называется «За металл».

Ранней весной следующего года задули вторую домну, а еще через год дал первую качественную сталь мар­теновский цех. Темпы строительства в тяжелейших усло­виях превышали все установленные нормы и, казалось, все человеческие возможности.

После «Азовстали» меня направили на строительство Кокандского чулочно-прядильного комбината. Страна нуждалась не только в металле. В Коканде я работал главным инженером строительства — заместителем ди­ректора комбината. А затем последовал перевод в Мо­скву на должность главного инженера отдела капиталь­ного строительства наркомата среднего машиностроения. Опять «надо»!

Честно говоря, не очень хотелось расставаться с ра­ботой на строительной площадке, хотя новое предло­жение привлекало своей значимостью тридцатидвухлет­него инженера, да и сама жизнь в Москве виделась в радужном свете. Опасался лишь одного — как бы не за­тянула аппаратная работа, как бы не увязнуть в тене­тах формализма и бюрократизма. К счастью, опасения эти не оправдались. В те предвоенные годы бумажная волокита была не в моде. От сотрудников наркомата требовалось прежде всего дело, живое и творческое.

Не успел я как следует разобраться, освоиться на новом месте, меня вызвал к себе нарком Иван Алексе­евич Лихачев, человек необычайной энергии, работав­ший буквально сутками и строго спрашивающий с под­чиненных за выполнение данных им поручений.

— На, читай,— протянул он мне несколько листков бумаги, лишь только я вошел в кабинет.

Это было решение партии и правительства об увели­чении производства подшипников качения.

Здесь я должен сделать маленькое отступление... Не­которые историки, особенно западные, рассматривая в своих трудах первоначальный период Великой Отечест­венной войны, когда мы вынужденно допустили врага до ворот Москвы, пытаются представить дело так, будто мы,  заключив  с Германией пакт о ненападении,  самоуспокоились и по существу ни к какой войне не гото­вились. Это, скажу, не заблуждение, а искажение исто­рической правды. Говорю об этом с полной убежден­ностью, поскольку, работая в наркомате среднего маши­ностроения, непосредственно сам занимался вопросами этой подготовки.

Возьмем те же подшипники. Без них не построишь ни самолета, ни танка, ни трактора, ни орудия. Велосипед и тот требует для себя несколько видов шариковых и роликовых подшипников. Тогда же у нас в стране рабо­тали всего лишь два завода (оба в Москве) по выпуску подшипников качения, которые не могли удовлетворить и десятой доли потребностей машиностроения. Мы вы­нуждены были покупать подшипники за границей, рас­плачиваясь золотом. К тому же продавали их нам не­охотно и цены заламывали неимоверные.

В это время ускоренными темпами шло строительст­во подшипникового завода № 3 в Саратове и проекти­ровались два новых подшипниковых завода в Южном Поволжье. На меня было возложено курирование стро­ительства завода № 3 и исполнение обязанностей ди­ректора проектируемых заводов. На саратовской стройке я был представителем наркома, контролировал ход стро­ительства, подтягивал и помогал. По проектируемым за­водам принимал проектные работы и оплачивал их че­рез банк.

Но ждать, когда заводы войдут в строй и дадут готовую продукцию, было некогда. Какой же найти вы­ход из положения? Стать униженно на колени перед капиталистами и увеличить импорт подшипников? А где взять столько золота? И тогда было принято решение о срочной организации мастерских по реставрации под­шипников, которых скопилось огромное количество.

— Ознакомился? Все понятно? — спросил Иван Алек­сеевич и, услышав утвердительный ответ, продолжил: — Надо организовать десять таких мастерских. Решили до­верить это тебе. Полномочия предоставляем неограни­ченные. Действовать будешь от имени ЦК и Совнарко­ма. Подберешь помещения, найдешь проектировщиков, ну и все прочее. Сроки самые жесткие. Время не ждет, оно сейчас работает не на нас. Нам нужно его опередить, несмотря ни на что. Помощь обеспечим любую. Все яс­но?— И, прощаясь, добавил не то всерьез, не то в шут­ку: — Выполнишь задачу — самолично на пятитонном мо­лоте медаль откую, не выполнишь — голова с плеч.

Заручился мандатами, поехал по городам. Харьков, Тамбов, Баку, Куйбышев, Ташкент, Ростов-на-Дону... Заходил к первому секретарю обкома партии, предъяв­лял мандат, объяснял положение. Доказывать важность задачи не приходилось, все понималось с полуслова, дей­ствовали решительно, быстро, с полным сознанием ответ­ственности за общее дело. Подбирали директоров, спе­циалистов, проектировщиков, изыскивали станки. Ма­стерские оборудовались в бывших складских помеще­ниях, на базе каких-либо дореволюционных мастерских, не имеющих, разумеется, никакого отношения к рестав­рации подшипников, и даже в церквах и костелах. Вся эта сложная, требующая особой энергии и знаний орга­низационная работа проходила под лозунгом «Даешь советский подшипник!» И буквально через несколько месяцев работники военной промышленности облегчен­но вздохнули: реставрированные подшипники спасли по­ложение. Промышленность, сельское хозяйство, назем­ный, водный и воздушный транспорт страны задейство­вали часть неработающей из-за отсутствия подшипни­ков техники. Впоследствии эти мастерские переросли в современные подшипниковые заводы, и страна полностью обеспечила себя подшипниками качения, а вскоре, с вводом в строй крупных подшипниковых заводов, полу­чила возможность экспортировать их в другие государ­ства.

В начале декабря 1940 года меня снова вызвал к себе нарком.

— С организацией мастерских по реставрации под­шипников ты справился,— сказал Иван Алексеевич, встав мне навстречу и крепко пожимая руку.— За это благо­дарю. А теперь получай новое задание, еще более ответ­ственное и чрезвычайно важное. К тому же и особо секретное. На одном из автомобильных заводов нам по­ручено организовать производство и серийный выпуск новых танков Т-34. По всем показателям этот танк зна­чительно превосходит предыдущие и в случае возмож­ной войны с фашизмом сыграет неоценимую роль. Надо торопиться, более того — спешить, бежать. Сейчас нам дорог не только день, но и час. Подбирай специали­стов-проектировщиков, отправляйся на завод, организуй проектирование на месте и перевод ряда цехов на вы­пуск танков. Проектно-сметную документацию утверж­дай на месте сам. Полномочия тебе даются чрезвычай­ные, сроки неимоверно сжатые. Желаю успеха!

Зима в том году стояла необычайно морозная, трудно было даже разговаривать на воздухе, но автозаводцы оказались крепче самых трескучих морозов. Все работы велись в напряженном и ускоренном темпе. Проектиров­щики искали наиболее рациональные решения реконст­рукции действующих цехов, тут же мною после обсуж­дения утверждались сметы, банк финансировал работы безотказно. Устанавливалось новое оборудование. И ког­да в конце января 1941 года я вернулся в Москву, то не без гордости за самоотверженный героизм автозавод­цев мог доложить наркому, что цехи завода уже начали производство   отдельных  деталей  для  будущего  танка.

Не сказал я лишь наркому о том, что вернувшись домой на свою Шарикоподшипниковую улицу, среди вороха газет обнаружил повестку в военкомат. Посчи­тал, что наркому нет до этого дела.

В Таганском райвоенкомате зашел в указанный в по­вестке кабинет. Сотрудник военкомата, заранее, видимо, ознакомившийся с моим личным делом, после несколь­ких вопросов сказал:

— Нам очень нужны такие инженеры, как вы, для укрепления границ Советского Союза. Что вы на это скажете?

Что я мог ответить?! Знал, разумеется, что работа эта действительно важная, поскольку к тому времени в состав Советского Союза влились Западная Украина и Западная Белоруссия, Эстония, Латвия, Литва, и ста­рые укрепрайоны оказались таким образом в тылу. Надо строить новые на новых границах. С фортификацион­ными работами я был знаком не понаслышке. В инсти­туте была военная кафедра, на которой мы основатель­но изучали фортификацию, строительство оборонитель­ных инженерных сооружений, а затем в 1928 году про­ходили практику на военных сборах в лагере 23-й стрел­ковой дивизии под Чугуевом. В один из воскресных дней в лагерь приехали из Харькова секретарь ЦК КП(б) Укра­ины П. П. Постышев, командующий войсками Украин­ского военного округа командарм первого ранга И. Э. Якир, заместитель командующего военным округом командарм второго ранга И. Н. Дубовой и другие офи­циальные лица. Дивизия была построена на учебном пла­цу. Сопровождал гостей комдив М. Ф. Лунин. Постышев, Якир обошли строй, беседовали с красноармейцами. По­дошли к взводу студентов и остановились около меня. Мне довелось отвечать на вопросы Якира, а затем Постышева. П. П. Постышев несколько раз собирал студен­ческий актив в Доме ученых в Харькове и информировал нас об обстановке в стране и на международной арене.

После окончания института мне было присвоено зва­ние военинженера третьего ранга. Но, повторюсь, воен­ная карьера меня не привлекала, и потому я ответил сотруднику военкомата уклончиво.

На том распрощались. Вряд ли военкомат согласо­вывал мою кандидатуру с наркоматом, потому что вско­ре я получил уже мобилизационную повестку, предпи­сывающую прибыть 18 марта 1941 года на железно­дорожный вокзал с необходимыми вещами для отправ­ки в воинскую часть. Когда же я доложил об этом моему непосредственному начальнику А. С. Корневу, он, не мешкая, побежал к наркому. Возвратившись, пе­редал содержание состоявшегося разговора.

— Чушь какая-то! — возмутился И. А. Лихачев и тут же позвонил Г.  К.  Жукову, который в то время был начальником   Генерального   штаба   Вооруженных   Сил СССР.— Ты что ж, Георгий, мои кадры разбазариваешь, которые на тебя же работают, производство танков на­лаживают? — и рассказал обо мне.

Выслушав ответ и положив трубку, сказал Корневу:

— Напишите ходатайство об освобождении Григорен­ко от призыва на военную службу, и пусть он сам схо­дит к Жукову, который отменит приказ о мобилизации.

Корнев написал ходатайство, подписал его у наркома и затем положил передо мной:

—   Идите в Генштаб, все будет в порядке.

—   Ни в какой Генштаб я не пойду,— твердо заявил я.

—   Это еще почему?

—   Да потому, что... Сами подумайте, с какими глаза­ми я туда заявлюсь, с какой совестью... Тут войной пах­нет, а я, выходит, на поклон:  спасите, оставьте в глу­боком тылу, здесь безопаснее...

—   Если будет война, то она и тыловика стороной не обойдет.

—   Не имеет значения. Я не пойду в Генштаб.

—   Я вынужден доложить наркому.

—   Докладывайте...

18 марта с маленьким чемоданом в руках явился я на вокзал, и нас, человек двадцать военных инженеров, усадили в вагон и повезли.

Много позже я узнал, что просьба наркома среднего машиностроения о моем освобождении от мобилизации была-таки направлена в Генштаб, и Г. К. Жуков подпи­сал приказ об отмене призыва, но было уже поздно. Поезд в это время мчал меня на запад.

Высадились в Риге. На вокзале нас встретил предста­витель штаба Прибалтийского военного округа. Я впер­вые оказался в Прибалтике и по дороге в штаб с не­скрываемым любопытством и профессиональным инте­ресом смотрел на здания необычной для россиян архи­тектуры, на островерхие купола костелов, мрачных и су­ровых в своей отрешенности от всего сущего, на узкие улочки с темными подворотнями и многочисленными ла­вочками и кафе в первых этажах домов. Москва была вся еще в снежных сугробах, а здесь стояла необыч­ная для этого времени слякоть, дул холодный ветер с моря, над головой висело тяжелое пасмурное небо, а под ногами поблескивал мокрый булыжник.

Начальником инженерных войск Прибалтийского во­енного округа был тогда Василий Федорович Зотов, а его заместителем по оборонительному строительству Вла­димир Филиппович Шестаков. Они ввели нас в курс дела, а затем, побеседовав с каждым в отдельности, на­правили на строительные участки. Мне В. Ф. Зотов пред­ложил занять должность начальника участка, но я отка­зался от этого высокого в ту пору для меня назначения, поскольку с организацией работ в армейских условиях был все-таки знаком недостаточно и согласился на долж­ность главного инженера строительного участка. Обя­занности главного инженера строительства мне были хо­рошо известны по работе на «Азовстали» и в Коканде. Управление начальника строительства (УНС), кото­рое возглавлял опытный инженер, человек высокой куль­туры, обходительный и эрудированный Аркадий Григорь­евич Андреев, дислоцировалось в небольшом литовском городке Шакяй, а наш 79-й строительный участок рас­положился неподалеку от границы с Восточной Прус­сией.

От немцев нас отделяла неширокая, говорливая на небольших перекатах, поросшая по берегам густым ку­старником река Шешупе. Трудно передаваемое словами чувство охватило меня, когда я впервые вышел на гра­ницу к посмотрел на ту сторону в бинокль, протянутый сопровождавшим меня пограничником.

Вдалеке виднелось небольшое селение с высокой кир­пичной кирхой, дома под красной черепичной кровлей, ряды голых еще деревьев. Из печных труб вился мирный дым, по улочкам ходили занятые своими делами люди, и не очень-то верилось, что оттуда могут прогреметь артиллерийские залпы и вырваться из своих укрытий мощные танки, чтобы сеять смерть на нашей земле.

Тишина однако чаще всего бывает обманчивой. Мы это хорошо знали. Не раз уже наблюдали передвижение немецкой военной техники и появление на границе раз­ных военных чинов, с открытой ухмылкой посматри­вающих на нашу сторону и без всякого стеснения также открыто водящих окулярами биноклей по нашей погра­ничной полосе. Но мы все же не предполагали, что все произойдет так скоро.

Начальство из УНСа поторапливало нас, и мы, не считаясь со временем, подчас сутками напролет, возво­дили оборонительный рубеж. Возводили на пустом месте, без необходимой в таких случаях техники и какой-либо механизации, привлекая в помощь себе гражданское население близлежащих хуторов и поселков. Камнедро­билки, бетономешалки, передвижные электростанции, обещанные нам инженерным управлением округа, нахо­дились где-то в пути, и мы, чтобы не упустить драго­ценное время, носилками таскали с полей валуны и булыжники, которых здесь было видимо-невидимо, слов­но земля выталкивала их из себя, и кувалдами разби­вали их на щебень.

Начальником строительного участка был военинже­нер второго ранга Трофим Иванович Понимаш. До при­бытия сюда он преподавал фортификацию в военно-ин­женерной академии, которую сам окончил, до тонко­сти знал свое дело, но с производством работ не был знаком и потому целиком доверил его мне. Скажу без ложной скромности, я делал все, что было в моих си­лах, чтобы не сорвать график работ, завершить которые предстояло к осени 1941 года.

Кабинеты наши были рядом, перегородка тонкая, и однажды, зайдя к себе за чертежами, я услышал, как Трофим Иванович кому-то сказал:

— Не умеете вы работать, простите меня, но не уме­ете. Вот пошлю вас к главному инженеру, так он вам всыплет по первое число...

По природе своей Трофим Иванович был человеком добрым, деликатным, ругаться не умел совершенно и в необходимых случаях,— а таковые бывали нередко,— обращался ко мне:

— Прошу вас, Михаил Георгиевич, вызовите, пожалуйста, к себе имярек, пропесочьте, как вы умеете, у меня же с этим совершенно ничего не получается…

Меня считали человеком грубоватым, сердитым, мо­жет быть, даже жестоким, и в чем-то были правы. Прав­да, ни о какой жестокости и речи быть не могло, а вот то, что терпеть не мог лодырей и бездельников, было сущей правдой. Мог и накричать на них, и словцо гру­боватое отпустить, и кулаком по столу брякнуть. И по сей день считаю, что поступал в подобных случаях пра­вильно. Строгость помогала в работе. Ведь мы находились по-существу в прифронтовой обстановке, противник сто­ял у наших ворот, и всякое попустительство было бы недопустимо.

Постепенно на участок стали поступать бетономе­шалки, камнедробилки, автомашины. Работа пошла бы­стрее. Но главными орудиями труда по-прежнему оста­вались лопаты, киркомотыги, топоры и пилы. Копали траншеи, оборудовали пулеметные и стрелковые пло­щадки, возводили доты, убежища для личного состава войск, склады боеприпасов, и все это на строго опреде­ленном расстоянии один от другого.

Объемы огромные, людей не хватало. А главная труд­ность заключалась в том, что люди не имели строитель­ной специальности. Военного обмундирования нам, командирам производства, выдать не успели, а на ру­ководителя в гражданской одежде смотрят несколько по-иному, чем на человека в военной форме с соответ­ствующими знаками различия. Вот и компенсировал от­сутствие таковой несколько, может быть, даже чрез­мерной требовательностью.

Наряду с исполнением прямых обязанностей прихо­дилось воспитывать людей, сколачивать военных строи­телей в единый коллектив единомышленников, тем более что многие из них только-только освободились из-под буржуазного ига (имею в виду прибалтов и западных белорусов), и не так-то легко было прививать им наше социалистическое мировоззрение. Но как бы ни было трудно, порученное нам дело продвигалось и довольно успешно.

Вскоре мы начали испытывать острый недостаток воды. Близлежащих колодцев едва хватало на удовлетво­рение бытовых нужд, а производство бетона для убе­жищ и дотов требовало воды в несколько раз больше. Возить воду с Шешупы было далековато и небезопасно. Немцы знали о возводимых нами укреплениях, но дразнить их лишний раз все же не следовало, да и необхо­димые емкости для перевозки воды отсутствовали.

Выход из положения я нашел, перегородив плотиной овраг, куда стекали ручейки от таявшего в лесах снега. Все было бы нормально, если б не обильно выпавший в ту зиму снег. Расчеты я произвел весьма приблизитель­ные, так сказать, «на глазок», решив, что сойдет и так для временного сооружения. Но не сошло. Когда на­чалось таяние снегов, да в придачу пошли почти непре­рывные весенние дожди, овраг в момент наполнился водой, и плотину прорвало. Несколько дней и ночей боролись мы с аварией, и все же не дали уйти всей воде. По крайней мере, треть «водохранилища» была спасена и безостановочное бетонирование объектов обес­печено.

Начальство на совещаниях ставило нас в пример тем, кто жаловался на нехватку воды, но для меня эта ава­рия послужила уроком на всю жизнь. С тех пор любой, самый незначительный объект я рассчитывал с той же мерой,  какая  требовалась  для серьезного  сооружения.

Война меж тем надвигалась. Об этом говорило пере­движение фашистских войск неподалеку от границы и сосредоточение танков, которые дефилировали в при­граничном районе открыто и вызывающе. Фашистские самолеты не раз пересекали границу, фотографируя, ви­димо, наши укрепления. Да и по всему остальному ощу­щалась неизбежность близкой войны с Гитлером, кото­рый отхватил себе немалую часть Европы и теперь наверняка зарился на советскую территорию.

В первых числах июня 1941 года руководящий со­став строительных участков был собран в УНСе на внеочередное совещание. Там нам сообщили, что ан­глийское радио передало: из достоверных источников известно, что Гитлер начнет войну с Советским Союзом  19 июня. Нам было предложено в срочном порядке раз­ работать планы эвакуации инженерно-саперных частей, поскольку, располагая только винтовками и ручными пулеметами, оказать отпор врагу в случае нападения мы не могли. В первую очередь были эвакуированы семьи комсостава, а также отправлены в тыл штабные доку­менты и проектно-сметная документация.

Все эти дни мы жили на чрезвычайном положении. Части находились в полной боевой готовности, что, дол­жен отметить, сыграло немалую роль в поднятии дисци­плины среди саперов-строителей и работающего у нас местного гражданского населения. Любой приказ, любая команда выполнялись беспрекословно. Однако 19 июня ничего не произошло, сообщение английского радио сочли провокационной «уткой», был дан отбой боевой тревоге, и все враз как-то слишком успокоились.

21 июня, согласно графику, пошел «большой» бетон. Мы приступили к бетонированию дота № 4. По техниче­ским условиям бетонирование должно было идти бес­прерывно от начала и до полного завершения, чтобы дот являл собой единый железобетонный монолит без рабочих швов. Понимая ответственность момента, руко­водство бетонированием я взял на себя. С утра до позд­ней ночи не уходил с площадки и лишь заполночь, вымотавшись до предела, решил зайти в прорабскую комнату и хоть немного вздремнуть, не ложась и не раздеваясь.

В 3 часа 30 минут,— по давней привычке я сразу взглянул на часы,— меня подняла со стула артиллерий­ская канонада. После тяжелой дремы я не сразу сообра­зил, что бы это могло означать. Показалось почему-то, что канонада происходит за спиной, в нашем тылу. И потому первое, что пришло в голову, было, что наши войска проводят маневры, о которых почему-то нас не поставили в известность. Когда же выскочил из про­рабской на улицу, то понял все.

Всполохи огня расцветили ночь с той стороны гра­ницы. Мне впервые тогда довелось увидеть столь мас­сированную артиллерийскую подготовку и озаренное вспышками небо. На какое-то мгновение я даже залю­бовался этой картиной. Мальчиком не раз мне, лежа в канаве, приходилось наблюдать бои между частями Красной гвардии и белогвардейцами, но то было не­сравнимо с происходящим. И лишь когда неподалеку разорвался снаряд и я увидел в панике бегущих стро­ителей, работавших на доте, до конца осознал то, во что не хотелось верить еще вчера. Волчье логово, как мы называли между собой Восточную Пруссию, выпустило взбесившихся щенят, ударив подло, из-за угла, что со­ответствовало всем волчьим повадкам. Значит, англича­не оказались правы. Они ошиблись только на три дня. — Что делать, товарищ военинженер? — подбежал ко мне с растерянным лицом бригадир бетонщиков.

Я сам в тот момент не знал, что делать, и какой стороной может обернуться начавшаяся так неожидан­но война, и потому строго ответил:

—   Прекратите панику и продолжайте бетонирование. Сбежавших буду  считать дезертирами со всеми выте­кающими отсюда последствиями.

—   Но ведь стреляют,— пробормотал бригадир.

— Ничего   страшного.   Продолжайте   бетонирование!

Бригадир  понуро,   как  мне  показалось,   поплелся  к площадке, а я поспешил в кабинет Т. И. Понимаша, у которого был установлен единственный на весь участок телефон.

Мы с трудом дозвонились до начальника УНСа Фе­дора Михайловича Савелова, недавно сменившего на этом посту А. Г. Андреева.

— Не впадайте в панику,— ответил он хриплым голо­сом.— Скорее всего,  это очередная провокация,  только в более крупном масштабе.  Продолжайте работать по утвержденному графику.

О каком продолжении работ могла идти речь, когда снаряды ложились все гуще и гуще, а с погранзаставы, где разгорелся настоящий бой, уже несли раненых бой­цов.

Наконец на рассвете поступил приказ демонтировать и отправить в тыл строительные машины, оборудование, электростанции. Вместе с ними эвакуировать всех, у ко­го нет личного оружия. Остальным же занять оборону и «держаться до подхода главных сил».

Приказ был вроде бы по всем статьям правильный и конкретный, но вот откуда и когда подойдут эти глав­ные силы — на этот вопрос никто ответить не мог.

От Пруссии до Москвы

Привлеченное к оборонительным работам граж­данское население было отпущено на выходной день и больше на участке не появлялось. Это обстоятельство облегчало наши планы эвакуации военных строителей. Охватившую людей панику при артналете удалось по­тушить в самом ее начале. И основную роль в этом сыграло мужество заместителя начальника участка по политической работе старшего батальонного комиссара Михаила Николаевича Лебедева.

В первые же минуты вражеской канонады он выбежал из своего домика и, на ходу застегивая воротничок гимнастерки, громко скомандовал: «По отделениям... Становись!» Вспаниковавшие было саперы словно обра­довались привычной команде и встали в строй.

Трофим Иванович замкнулся, ушел в себя и, молча сидя возле телефона, ожидал очередного распоряжения. Однако после приказа держаться до подхода главных сил, никаких распоряжений больше не поступало. Все решения нужно было принимать нам самим.

Мы занялись демонтажом оборудования. Подгонялась полуторка, в кузов грузился инструмент, части и детали машин, на них усаживались плотной кучкой саперы — военные строители, к полуторке сзади цеплялись бето­номешалка или камнедробилка, и такой вот грохочущий неказистый экипаж отправлялся в тыл в расчете на то, что где-то его встретят и используют по назначению. Однако, как стало потом известно, эту совершенно без­обидную и по-существу мирную колонну фашистские бомбардировщики несколькими боевыми заходами раз­бомбили, посчитав ее за боевую воинскую часть. Таким образом, колонна машин со строительной техникой, при­няв на себя бомбовый удар врага, выполнила свой, мож­но сказать, патриотический долг перед Родиной, спасши от налета авиации противника действительно боевые ча­сти Красной Армии.

Со стороны границы доносились пулеметные очере­ди и ружейные выстрелы. Немцы вели огонь из глубины, бесприцельно, не жалея снарядов. То тут, то там вспы­хивали пожары, и неизвестно было, что именно горе­ло— дома, лес или стога сена. Казалось, горела сама земля. Воздух пропитался пороховой и дымной гарью. Наша недостроенная и незанятая войсками оборонитель­ная линия представляла жалкое зрелище. Возле так и незавершенного дота расплывались, затвердевая, кучи бе­тона, второпях выгруженные самосвалами.

К середине дня эвакуация была в основном заверше­на. Из командного состава нас осталось несколько че­ловек. Все наше вооружение — три пистолета. Лебедев отказался уходить в тыл. Он подбежал к нам до край­ности возбужденный:

—   Давайте будем встречать немцев!

—   Чем встречать? Голыми руками?

—   И голыми встретим! За горло его, гада, возьмем!

Мне тогда показалось,  что это  отчаяние рвется из него криком наружу. Теперь же я уверен — это был по настоящему искренний и героический порыв истинного коммуниста, который ни при каких обстоятельствах не мог допустить, чтобы на нашу советскую землю ступила грязная нога гитлеровца в кованом сапоге.

Нам с трудом удалось убедить Лебедева, что впустую погибать нет никакого смысла, что вот отойдем на ру­беж, встретим главные силы, вольемся в их ряды и тогда уж зададим немцам жару. Если б знать тогда, сколь далеким отсюда окажется тот рубеж!

Далеко справа показались немецкие танки. Сначала мы услышали их тяжелый надрывный гул, а уж затем увидели быстро растущие в глазах точки. Танки шли в нашу сторону, но почему-то не стреляли. Видимо, не видя цели, берегли боезапас. Мы знали, что на их пути встретится противотанковый ров, и знали также, что он не спасет положения, поскольку отрыт был только на­половину и танки легко преодолеют его. И тут я вспом­нил о взрывчатке. Сорок тонн тротила хранились в специальном подземном хранилище для нужд строитель­ства. Не оставлять же его гитлеровцам.

В считанные минуты мы подготовили тротил к взры­ву. Минуты эти показались вечностью. Танки были уже близко и могли нас заметить и открыть стрельбу. Укры­лись в убежище, повернули ручку взрывной машинки. Земля вздрогнула, огромный столб пыли затмил яркое июньское солнце. Когда пыль осела, мы выглянули из убежища. Фашистские танки стояли как бы в недоуме­нии, будто раздумывая, что им тут уготовано, какой сюрприз им приготовили «Советы». Затем развернулись и пошли стороной. У нас отлегло от сердца.

К вечеру, погрузив на машины горючее, продоволь­ствие, кое-что из личного багажа, тронулись в путь. Двигались не на Шакяй, который был уже в руках немцев, а юго-восточнее — на Казлу-Руду.

Июньские дни непомерно длинные, и вечер только относительно можно назвать вечером, даже сумерки не сгустились, но ждать, когда хоть чуток стемнеет, было уже невмочь: гитлеровцы могли появиться здесь в любое время.

Не проехали и часа, как услышали гул самолетов. Подняли головы: «Ура! Наши!» На фюзеляжах алели   красные звезды. Но радость обернулась бедой. Само­леты спикировали, и на нашу небольшую колонну по­сыпались бомбы. Мы и представить тогда не могли, что гитлеровцы   пойдут  на  такую  подлость,   намалевав  на своих бомбардировщиках наши опознавательные знаки.

Из девяти автомашин после бомбежки у нас оста­лось лишь три. Четыре полыхали огнем, две переверну­ты и изрешечены осколками. Стонали раненые, несколь­ко командиров и саперов навсегда остались лежать на этой земле. Тяжело ранило и начальника транспорта нашего участка Колокольникова.

Места в оставшихся машинах нам уже не было — едва-едва разместили в них раненых, а сами пошли пеш­ком.

Не знаю, сколько бы нам пришлось вышагивать, если бы вскоре возле нас не остановилась полуторка сосед­него строительного участка. Начальник участка Г. Де­мин эвакуировался со своим штабом. Выглянул из ка­бины, спросил, что случилось. Объяснили.

— Залезайте!

Легко сказать — трудно втиснуться. Машина была до отказа забита людьми, бочками, какими-то ящиками. Все же кое-как влезли и к ночи догнали своих. На полном ходу, петляя по узким улицам, проскочили Каунас. Го­ворю «проскочили», а не «проехали» потому, что с чер­даков домов, а то и прямо из окон то здесь, то там раздавались пулеметные очереди. Видимо, заброшенные сюда десантники или затаившиеся фашистские прихвост­ни давали теперь знать о себе.

Трудные это были дни. Мозг, душа, сердце — все про­тестовало против вероломного нападения.

Инженерно-строительные части на этом направлении оказались оторванными от общевойскового командова­ния, что еще более усугубляло неопределенность нашего положения. И самое тяжкое— не было связи. Мы не знали, кому подчиняться, куда направиться и какие за­дачи выполнять.

Первые более или менее крупные наши силы мы встретили под Оршей, где комдив Я. Г. Крайзер оста­навливал всех бегущих, формировал боевые отряды и посылал их в бой с врагом. Нас пропустили через за­градотряд, чтобы двигаться дальше, и тут Лебедев не выдержал:

—   Все! Как хотите, я отступать не намерен.

—   А что ты намерен делать?

—   Воевать.

—   С одним пистолетом?

—   В пистолете тоже есть пули.

На этот раз отговорить Лебедева не удалось. Сказав на прощание: «Не поминайте лихом!», он ушел в сто­рону передовой. Впоследствии нам рассказали, что зам­полит погиб в первом же бою.

Наконец в первых числах июля нам удалось связать­ся с инженерным начальством. Т. И. Понимаша отозвали в Москву, а меня назначили начальником 88-го УСТАПРО (Управление старшего производителя работ) с задачей обеспечивать в инженерном отношении общевойсковую девятнадцатую армию. Армия эта была сформирована на Северном Кавказе в июне и тотчас передана Запад­ному фронту. Командовал армией генерал-лейтенант И. С. Конев (впоследствии Маршал Советского Союза).

УСТАПРО со своими подразделениями шло в хвосте отступавшей дивизии, и, когда дивизия на очередном рубеже начинала окапываться, мы помогали ей в строи­тельстве оборонительного рубежа, самого простейшего, без проволочных и минных заграждений.

Части армии отходили в основном по шоссе Минск — Москва, систематически давая гитлеровцам отпор и сдер­живая их наступление. Фашистские танки и мотомеха­низированная пехота двигались по шоссе следом, не сворачивая и не опасаясь бомбовых ударов с воздуха. поскольку значительная часть нашей авиации была унич­тожена на аэродромах в первые же дни войны. Двигались нахально, почти как на параде, надеясь завершить раз­вязанную ими войну за два-три месяца. На одном из этапов нашего отступления мы, военные строители, утра­тили связь с командованием 19-й армии и решили само­стоятельно провести рекогносцировку и наметить оче­редной рубеж обороны. У меня были отличные помощни­ки старшие лейтенанты Михаил Дудин и Евгений Сальни­ков, окончившие перед войной Военно-инженерную ака­демию. Мы посоветовались и решили устроить немцам ловушку, охватив автомобильную дорогу траншейным по­лукольцом. Замысел состоял в том, что ослепленные идеей блицкрига гитлеровцы не заметят подвоха и вой­дут в подготовленный нами «мешок».

Командир подошедшей части занимать подготовлен­ный нами рубеж отказался.

— Как вам только пришло это в голову! Мы же сами себя подставим под удар. Подобное расположение траншей противоречит всем законам фортификации. В ка­ких только академиях вас этому учили!

— Может быть, общепринятым законам фортификации это и противоречит, но зато не противоречит здраво­му смыслу, — не очень вежливо убеждал я командира. — Немцы привыкли, что мы отступаем сплошной линией и встречаем их в лоб. А здесь мы их встретим с боков, возьмем в те самые клещи, которые они сами так лю­бят применять.

—   При такой обороне мы перестреляем не немцев, а друг друга.

—   Конечно, если будете вести беспорядочный огонь.

—   А если немцы засекут ваш рубеж и первыми от­кроют огонь по траншеям? Тогда не они, а мы окажемся в мешке.

—   Во-первых,   товарищ командир,   немцы  разведку, мягко говоря, подзапустили, считая, что все дороги для них уже открыты и, движимые страхом перед их мощью, мы  уже  неспособны   на  какие-либо  оригинальные  ре­шения, а во-вторых, во всяком деле заложена какая-то доля риска. Если вы боитесь рисковать, тогда...

В разговор вмешался начальник штаба дивизии, до того молча вслушивающийся в наши препирания.

—   А что!  В этом и впрямь есть что-то заманчивое. Может, стоит-таки рискнуть?

—   Вы так считаете? — обернулся к нему  командир.

—   Да. По-моему, военинженер прав.

В конце концов решено было занять подготовленный нами рубеж небольшими силами дивизии с достаточным запасом гранат и противотанковых ружей. Ничего не подозревавшие гитлеровцы, как мы и предполагали, за­шли в «мешок» и были уничтожены перекрестным огнем наших войск. Наступление врага на этом участке при­остановилось на несколько дней, что по тому времени было весьма важно.

Об этом случае доложили командующему армией генерал-лейтенанту И. С. Коневу.

— Молодцы, хорошо придумали! — сказал командую­щий.— Возьмите этот метод обороны на вооружение, хотя больше отступать нам некуда. За нами — Москва!

В октябре 1941 года И. С. Конева назначили коман­дующим Калининским фронтом. Тогда же мне было по­ручено сформировать 60-е АУВПС (армейское управле­ние военно-полевого строительства) для строительства оборонительного рубежа, прикрывающего Москву на се­веро-западном направлении с дислокацией в населенном пункте Большая Волга (ныне всемирно известная Дубна).

Обстановка была крайне напряженной. Гитлеровцам не удалось с ходу овладеть столицей нашей Родины, как это у них было задумано, и в начале сентября они пе­решли к временной обороне с тем, чтобы, подтянув вой­ска и резервы, подготовить и осуществить крупную на­ступательную операцию под кодовым названием «Тай­фун», которая по их замыслу должна была прорвать оборону наших войск, окружить и уничтожить Москву со всем ее населением.

Силы у нас были далеко не равными.

В 60-й АУВПС вошли семь тысячных батальонов воен­ных строителей. Этого было слишком мало, чтобы в неимоверно сжатые сроки выполнить все работы по строительству оборонительного рубежа Большая Волга — Москва с противотанковым рвом и другими загражде­ниями. Мною были направлены командиры и политра­ботники в ближние административные районные центры для призыва на оборонительные работы жителей окрест­ных сел и деревень. Через несколько дней на строитель­стве обороны работали более 60 тысяч гражданского на­селения с повозками для доставки строительных мате­риалов. И мы, военные строители, люди бывалые, немало за эти первые месяцы войны повидавшие и испытавшие, не могли не преклоняться перед героизмом и высочай­шим патриотизмом этих простых советских людей: жен­щин, стариков, подростков...

Осень сорок первого года наступила рано. Уже в сентябре начались сильные заморозки, а октябрь прямо-таки дышал зимой. Плохо одетые, полуголодные люди мерзли, падали, случалось, от усталости и недоедания, но чуть отлежавшись, как легко раненные бойцы, и при­дя в себя, тут же поднимались на ноги, снова брали в руки лопаты и начинали копать или перебрасывать зем­лю.

Сколько той земли было переворочено только на сравнительно небольшом участке вдоль канала Мо­сква— Волга — вряд ли кто-нибудь смог бы подсчитать точно. Наверняка можно лишь сказать, что ни один ее кубометр не был выкопан напрасно. Предпринявшие в октябре наступление, гитлеровцы снова споткнулись на наших оборонительных линиях и, в частности, на ру­беже, выполненном частями 60-го АУВПС и обороняе­мом войсками 30-й армии под командованием генерал-майора В. А. Хоменко и 16-й армии под командованием генерал-лейтенанта М. Ф. Лукина. Только в одном ме­сте немцам удалось прорвать оборону и захватить небольшой плацдарм на противоположном берегу канала Москва — Волга, но удержаться на нем им не удалось. Решительным контрударом противник был окружен и уничтожен.

6 декабря 1941 года наши войска перешли в контр­наступление. Перед военными строителями встали новые задачи: ремонтировать дороги, восстанавливать нами же взорванные при отступлении мосты, переправлять мощ­ную технику через каналы и реки.

Никакого опыта в проведении подобного рода инже­нерных работ у нас не было, его приходилось обретать непосредственно в ходе развития той или иной операции. И первой такой операцией, выпавшей на долю 60-го АУВПС, была переправа танков через канал Москва — Волга.

Несмотря на сильные сорокаградусные морозы, лед на канале, выдерживающий легкую технику и автома­шины, оказался слишком тонким для тяжелой артил­лерии и танков. Было решено проложить ледовую дорогу путем намораживания. В ближайших лесах заготавли­вали бревна, подвозили их к каналу, укладывали на лед сплошным настилом, заливали водой, ожидали, когда она замерзнет и сверху накладывали очередной настил. И так до тех пор, пока армированный бревнами лед не достигал несущей способности выдерживать танки. По этой ледовой дороге двинулись на врага только что со­шедшие с конвейеров заводов мощные KB и наши про­славленные «тридцатьчетверки».

И, глядя на них, вспомнилась прошлогодняя, такая же суровая зима, автозавод и люди, не щадящие себя, и первые детали для этих танков. И одновременно по­думалось, что никогда и никому не удастся победить советский народ, и в том, что мы допустили врага до ворот Москвы, виновато лишь беспощадное время, не давшее нам возможности как следует развернуть свою оборонную промышленность. Зато теперь уж погоним фашистов до самого Берлина, до полного искоренения фашизма на земле! И я уверен, что после успешно за­вершенной Московской битвы, так думал каждый сол­дат, каждый советский человек, не предполагая, что по сути война только началась и до Берлина мы дойдем лишь спустя три с лишним года.

Седьмая инженерно-саперная

9 декабря 1941 года передовые отряды 31-й ар­мии, которой командовал тогда генерал-майор В. А. Юш­кевич, прорвали вражескую оборону, перерезали шоссе Калинин — Тургиново и во взаимодействии с войсками 29-й армии создали угрозу окружения противника в районе г. Калинина. Гитлеровцы стали поспешно отво­дить свои части из города, и 16 декабря Калинин был освобожден от врага.

На второй день после освобождения г. Калинина меня пригласил к себе председатель комитета обороны города первый секретарь Калининского обкома партии Иван Павлович Бойцов, опытный и дальновидный партийный руководитель. Участник гражданской войны, он стал одним из организаторов партизанского движения на тер­ритории Калининской области, со дня создания Кали­нинского фронта являлся членом его Военного совета.

Иван Павлович сказал, что командующий 30-й армией генерал В. А. Хоменко и я введены в состав комитета обороны города и на меня в основном ложится ответ­ственность за прикрытие внешнего обвода г. Калинина оборонительными сооружениями. Через час собрались все члены комитета.

— Немцы вряд ли смирятся с потерей такого плац­дарма наступления на Москву, как Калинин,— говорил Иван Павлович на заседании комитета.— Ни у меня, ни у других членов Военного совета фронта нет уверенности, что они не предпримут очередную попытку овладеть городом. Поэтому мы все должны быть начеку и в слу­чае наступления гитлеровцев встретить их во всеору­жии. Одна из главных задач на сегодняшний день — сделать неприступным для немцев внешний оборони­тельный обвод города. Выполнение этой задачи пред­лагаю возложить на военинженера третьего ранга това­рища Григоренко. С Военным советом его кандидатура согласована. Если потребуется помощь местного населе­ния, то такую помощь окажем. Ни на что большее, Ми­хаил Георгиевич, рассчитывать не приходится. Ни тех­ники, ни механизмов у нас нет.

И снова, как под Москвой, военные строители долби ли мерзлую землю, оборудовали стрелковые и пулемет­ные площадки, устанавливали минные поля и проволоч­ные заграждения, строили надолбы и противотанковые рвы. Комиссия комитета обороны приняла подготовлен­ный рубеж без замечаний, но занять его нашим войскам так и не пришлось. Из резерва Ставки Верховного Глав­нокомандования в состав Калининского фронта была пе­редана 39-я армия, и, продолжая наступательную опера­цию, войска фронта, подкрепленные свежими силами потеснили противника, и продвинулись в южном и юго-западном направлениях на 60—120 километров и вышли 7 января 1942 года на рубеж — четыре километра восточ­нее г. Ельцы, левый берег Волги северо-западнее Ржева, где и заняли оборону.

Калинин теперь был надежно прикрыт от посяга­тельств на него противника.

В эти дни на основании приказа Ставки происходила крупная реорганизация инженерных войск Красной Ар­мии. Создавались саперные армии и инженерно-саперные бригады РГК (резерва главного командования), расширя­лись права начальников инженерных войск армий и фронтов, которые одновременно становились заместите­лями командующих, организовывались штабы инженер­ных войск. Этим самым еще более повышалась роль инженерных войск в боевых операциях и одновременно предоставлялось больше прав командирам инженерных войск.

Приказ воспрещал использование инженерных войск не по назначению, что до сих пор случалось нередко. До конца этот пункт приказа выполнить не представи­лось возможным, поскольку на войне часто складывает­ся такая обстановка, когда не только саперы, но и по­вара и санитары вынуждены были брать в руки оружие и отражать контратаки врага.

60-е управление преобразовывалось в седьмую инже­нерно-саперную бригаду, а я назначался ее командиром.

Инженерно-саперная бригада — это уже боевое со­единение, способное выполнять сложные задачи, свя­занные с минированием, подрывом мостов и вражеских оборонительных сооружений, а поскольку саперам вы­давалось еще и личное оружие, в основном карабины и винтовки, то при необходимости и отражать атаки про­тивника.

Разумеется, все это не было преподнесено нам на тарелочке   с   голубой   каемочкой.   Штатное   расписание являлось всего лишь бумажной, так сказать, основой для формирования бригады. Недоставало буквально всего, что было им предусмотрено. Но все это оказалось ме­лочью по сравнению с тем, что бывшие военные строи­тели были не подготовленными как боевые саперы. К тому же на время формирования с нас не снимались обязанности по созданию оборонительного рубежа ар­мии. Дислокация бригады была определена в г. Осташ­ков, расположенном на берегу озера Селигер в несколь­ких километрах от фронтовой полосы.

Я приступил к формированию инженерно-саперной бригады и укомплектованию ее личным составом и бое­вой техникой. Одновременно первоочередной задачей для нас стала учеба, переквалификация военных строи­телей в настоящих саперов.

На берегу озера за городом мы оборудовали учебный полигон, где проводили с будущими саперами теорети­ческие и практические занятия по созданию минных полей, установке фугасов, подготовке их к взрыву и взрыву мостов и боевых сооружений, разминированию полей, по устройству проволочных заграждений и их разграждению. Опытных преподавателей из командного состава не хватало, большую помощь оказали пришед­шие на укомплектование частей бригады командиры и саперы из других подразделений, участвовавшие в боях под Москвой и Калинином.

Вскоре седьмой инженерно-саперной бригаде было поручено оборудовать фронтовой рубеж.

В то время в полевой фортификации оборудовались так называемые БРО — батальонные районы обороны. Они представляли собой отдельные районы для занятия стрелковым батальоном, оборудованные огневыми соору­жениями по штатной численности стрелкового батальо­на. БРО оборудовался для круговой обороны в условиях полной изоляции.

Каждый БРО имел перекрестную огневую связь с соседними БРО, что обеспечивало сплошную поддержку в полосе обороны полка, дивизии, армии, фронта. Реког­носцировку фронтового оборонительного рубежа произ­водили работники оперативного управления (отдела укрепленных районов)  штаба Калининского фронта.

Изучив и проанализировав проект оборонительного рубежа, я обнаружил, что в каждом батрайоне много огне­вых точек, обращенных в тыл, в сторону наших войск: Поразмыслив ночью, пришел к выводу, что в случае занятия батрайона противником, враг получит готовый укрепрайон против наших войск. Я дал указание сокра­тить количество огневых точек, направленных в наш тыл. Так и было сделано.

Выполняя работы в точности по проекту, я снял бы с себя ответственность, никто в нарушениях и отступ­лениях от проекта меня обвинить не смог бы, и случись что непредвиденное, всегда можно сказать: «Извините, но так было предусмотрено проектом». Однако у тех, кто работал над проектом укреплений линии фронта, голова, видимо, несколько закружилась от достигнутых успехов, и проект был составлен без учета возможного прорыва врага и окружения отдельных наших частей. А ведь противник был еще невероятно силен, и с этим нельзя было не считаться. Именно из этих позиций я и исходил, решив на свой страх и риск «исправить» отдель­ные положения проекта, потому что не мог поступить иначе, поскольку от правильно возведенных укреплений зависела жизнь тысяч и тысяч бойцов и командиров.

И вот однажды на мой командный пункт врывается незнакомый мне до того полковник,— это был начальник отдела укрепрайонов фронта полковник Басилов,— и не поздоровавшись, не прикрыв за собой дверь, с порога закричал:

—   В штаб фронта поступили данные, что вы отвра­тительно готовите рубеж обороны, не согласуясь с про­ектом.  За  это  самоуправство  вы ответите  по  законам военного времени.

—   Это не самоуправство, а инициатива.

—   Инициатива!  Да какое вы имеете на нее право? Ваше дело выполнять то, что вам указано.

Будь это сам командующий фронтом, и то я, навер­ное, не смирился бы с подобным к себе обращением. И потому, насколько это было в моих силах, возможно спокойнее сказал:

—   Ведите себя прилично, товарищ полковник.

—   Что?! — взъярился Басилов.— Вы еще смеете ука­зывать, как мне себя вести? Мне, представителю штаба фронта?

Во-первых, вы не представились, и я не знаю, кто вы такой. А во-вторых, все люди, в каком бы звании они ни были и на какой бы должности ни находились, преж­де всего здороваются,— во мне все бурлило внутри, но я сдерживал себя и старался казаться невозмутимо спо­койным. Это-то больше всего и бесило полковника, видимо, привыкшего к тому, чтоб перед ним трепетали и вытягивались в струнку.

— Ах, так! — скрежетнул он зубами.— Ну хорошо... Проверим, чем вы тут занимаетесь...— и хлопнул дверью.

Через некоторое время ко мне зашел мой замести­тель и доложил, что полковник отказался от предложен­ного ему обеда.

— Ничего, проголодается — сам попросит.

Так, впрочем, оно и случилось.

Без положенного в подобных случаях сопровожде­ния Басилов самостоятельно объездил и осмотрел объек­ты обороны и отбыл в штаб фронта, не зайдя ко мне и не высказав каких-либо претензий.

Через несколько дней последовал звонок. Меня вы­зывали на заседание Военного совета Калининского фронта.

Я понял, что командующий вызывает меня для отчета о ходе строительства фронтового рубежа обороны, и особого беспокойства не ощутил, потому что никакой вины за собой не чувствовал.

На КП фронта мне сказали, что до ночи командующий вряд ли сможет меня принять, и посоветовали зайти к начальнику штаба фронта генерал-майору Матвею Ва­сильевичу Захарову. Отыскал штабной блиндаж, доло­жился по форме. Полный, несколько тяжеловатый, с подпухшими от бессонных ночей веками Матвей Василь­евич встретил меня приветливо, и во взгляде его, полном добродушия и благожелательности, я увидел некоторое сожаление по поводу случившегося. Оказывается, пол­ковник Басилов по возвращении с осмотра оборонитель­ного рубежа доложил командующему, что я сознательно нарушил решение рекогносцировочной группы и постро­ил оборону так, будто она приспособлена не столько для наших, сколько для фашистских войск. Теперь стала понятна причина столь срочного вызова. Я разложил перед начальником штаба фронта свои карты и объяснил суть. Матвей Васильевич внимательно меня выслушал и, как мне показалось, согласился в душе с моим решением. Прямо он этого не высказал, но предупредил:

— У Конева характер тяжелый, строптивый. Советую не горячиться и доказывать свою правоту возможно спо­койнее. Если кричать начнет, особенно не волнуйтесь. Он частенько таким образом усталость с себя снимает, разрядку нервам дает. А вы будьте поделикатнее, может, все и обойдется.

Я поблагодарил за совет, вышел из блиндажа, сел в свою «эмку» и стал ждать вызова к командующему. С Матвеем Васильевичем мы не сошлись в одном. Ему не понравилось слово «рабсила», которое я употребил. Ссылка на Госплан, который употребляет это слово в своих документах, не убедила начальника штаба фронта.

Темнело рано. Мне даже показалось, что на дворе глубокая ночь. Глянул на часы — оказывается, всего без четверти двадцать два.

Командный пункт был хорошо замаскирован. Нигде ни огонька, ни щелочки, через которую проникал бы свет. И только скользящие в темноте, неизвестно откуда выныривающие и неизвестно куда исчезающие фигуры офицеров связи и других работников штаба, да мерный перестук клапанов движка передвижной электростанции говорили, что здесь, в миниатюрном блиндажном город­ке, идет, не останавливаясь ни на минуту, напряженная работа по управлению войсками фронта, стоящего на главном, московском направлении.

К командующему меня вызвали после полуночи. Иван Степанович Конев был не один. Такого множества ге­неральских погон в одной землянке мне еще не прихо­дилось видеть. Вероятно, только что закончилось засе­дание Военного совета фронта. Большой продолговатый стол был завален оперативными картами. Над столом висела яркая, прикрытая металлическим абажуром лам­па. Лица у всех виделись усталыми, сумрачными. И толь­ко Конев выглядел довольно бодро, словно хорошо перед этим выспался. И все же в его глазах явно просматри­валась непомерная тяжесть ответственности, лежащая на его плечах и тщательно скрываемая им от присутст­вующих.

—   Вы что — для немцев рубеж строите? — накинулся на меня командующий, лишь только я доложил о своем прибытии. И я тут же вспомнил слова его начальника штаба о такой своеобразной разрядке комфронта.

—   Нет, товарищ командующий фронтом,— как можно спокойнее   ответил   я,— рубеж   мы   строим  для  наших войск.

—   Тогда почему часть амбразур и пулеметных ячеек оказались смотрящими в наш тыл? Кто проводил рекогно­сцировку?

Рекогносцировку     проводили     работники    штаба Калининского фронта. При изучении проекта я пришел к выводу, что в наш тыл обращено слишком много огневых точек, и я их, наоборот, сократил. Я увидел в про­екте еще некоторые изъяны и решил их исправить на месте.

—   Он, видите ли, увидел! Он решил! Новоявленный Наполеон выискался! — восклицал Конев с нескрываемой иронией,  явно недовольный ответом. — Если увидел, то почему не доложил? Сколько времени на фронте?

—   На фронте с первого дня войны. Встретил фаши­стов под Шакяем на границе с Восточной Пруссией. Что касается доклада, то я о внесенных изменениях доложил в штаб инженерных войск фронта.

—   А  до  того  решил принять удар  на  себя? — уже мягче, с улыбкой, спросил Конев и, не дожидаясь отве­та, сказал:— Если в штабе инженерных войск не разоб­рались,  тогда  докладывайте  Военному   совету,   мы  по­слушаем...

—   Разрешите? — развернул свою карту, положил пе­ред командующим фронтом и сделал подробное обосно­вание и анализ внесенных мною в проект обороны изме­нений.   В   некоторых   батрайонах   обороны  я   сократил количество амбразур, обращенных в наш тыл, в других изменил направление огня, учитывая оперативную обста­новку на фронте и особенности рельефа местности.

Иван Степанович ходил по блиндажу, слушал внима­тельно, не перебивая, лишь изредка поглаживая тщатель­но выбритую голову. А когда я закончил доклад, обосно­вав все мои отступления от проекта, начал засыпать меня вопросами.

—   А вот здесь у вас окопы или траншея?

—   Траншея, товарищ командующий.

—   А проектом предусмотрены окопы.

—   Окопы,   товарищ   командующий,   изживают   себя. При стремительном наступлении и кратковременной обо­роне окопы, конечно, спасают бойцов, но когда мы соз­даем оборонительный рубеж заблаговременно, то тран­шейная  система   надежнее.  Боец  в  траншее  чувствует локоть товарища, при обстреле он может быстро пере­меститься из одной стрелковой ячейки в другую, если же...

—   Ясно,   товарищ   Григоренко,— не   дал   договорить Иван Степанович. Только впоследствии я узнал, что Ко­нев был ярым приверженцем траншейной системы обо­роны  с  ходами   сообщения и  землянками  для  отдыха бойцов. А сейчас он просто испытывал меня.— Какова готовность рубежа?

Я ответил. Командующий задал еще несколько во­просов, которые говорили о его осведомленности и за­интересованности в создании прочной оборонительной линии, потом повернулся к начальнику инженерных войск фронта генерал-майору Баранову:

—   Как   выглядит   бригада   Григоренко   среди   двух остальных?

—   Отлично выглядит, товарищ командующий.

—   Чего же вы к нему придираетесь?

И. С. Конев стал диктовать приказ секретарю Воен­ного совета, в котором отмечалась хорошая работа седь­мой инженерно-саперной бригады, а затем говорилось, что служба укрепрайонов фронта и его штаб инженер­ных войск не оказывают бригаде должной помощи, и в связи с этим полковнику Басилову объявлялся строгий выговор, а начальнику инженерных войск Баранову вы­говор.

Тут я не удержался:

—   Товарищ командующий, генерал Баранов никогда не отказывал нам в помощи.

—   Не вмешивайся! Мы лучше знаем, какую он тебе помощь оказывал,— и к секретарю: — Пиши... Баранову — выговор... Начальнику штаба указать. Самоустранились от оборонительных работ.

Закончив диктовать приказ, Иван Степанович вновь обратился ко мне:

—   Комиссар у тебя как? Справляется?

—   Справляется, товарищ командующий. Бывший до­нецкий шахтер Ващенко Василий Игнатьевич.

—   Награжденные в бригаде есть?

—   Нет, товарищ командующий.

—   А говоришь — справляется,— усмехнулся Иван Сте­панович.— Не уезжая отсюда, к утру подготовь наград­ные реляции на достойных. Военный совет подпишет.

—   Спасибо, товарищ командующий.

—   Сам какие имеешь награды?

—   Никаких не имею. Не за награды воюем.

— Подготовьте, товарищ Баранов,— обратился Конев к начальнику инженерных войск фронта,— наградные на Григоренко и Ващенко...

Этот вызов и доклад командующему фронтом открыли мне глаза на многое. Я по-настоящему поверил тогда в свои силы, а главное, понял, что, сообразуясь с общими установками, нужно проявлять разумную собственную инициативу, а не быть бездумным исполнителем. И если ты абсолютно уверен в своей правоте, то доказать ее не так уж сложно любому вышестоящему начальнику, если, конечно, он не какой-нибудь самодур. Хотя над самодурами тоже есть начальники. С тех пор глубокий анализ обстановки и инициатива окончательно стали мо­им жизненным кредо, моим твердым правилом, которым я всю жизнь руководствовался, на каких бы постах и должностях ни работал.

После войны мне довелось много лет работать под руководством Маршала Советского Союза И. С. Конева и Маршала Советского Союза М. В. Захарова. Мы не­однократно встречались на коллегии Министерства обо­роны, служебных совещаниях, торжественных заседа­ниях, учениях и в дружеской обстановке. Встретив меня в отделении водных процедур карловарского санатория в Чехословакии, Иван Степанович Конев потащил меня в массажную и не ушел, пока сестры не сделали мне в его присутствии общий массаж. «Обязательно ходи на массаж,— напутствовал он.— Это очень полезная штука».

Матвей Васильевич Захаров, работая над книгой, не­сколько раз звонил мне и консультировался по вопросам фортификации и инженерных заграждений. Я уже отме­чал его мягкий характер, но однажды он поразил меня, когда на одном из активов буквально выкрикивал кри­тические замечания в адрес Н. С. Хрущева за уничто­жение боевой техники.

ДАЛЬШЕ

(С)  Разработка проекта и дизайн Будаева А. В.   При использовании информации, полученной с сайта, ссылка на него обязательна.