М. Г.  Григоренко

"И крепость пала..."

Глава 4

На подступах к Кенигсбергу

В 13 января 1945 года, когда войска 3-го Белорусского фронта начали вторую Восточно-Прусскую насту­пательную операцию, 11-я гвардейская армия в полной боевой готовности стояла в районе Эйдкунен — Пиллю­пенен. К. Н. Галицкий с оперативной группой штаба армии выехал на наблюдательный пункт штаба фронта, чтобы быть в курсе событий и своевременно отдать приказ о вводе в бой своей армии. И Галицкий, и Черняховский не принадлежали к сторонникам абсолютно строгого соблюдения ранее разработанных планов опе­рации. Все зависело от реально сложившейся обстанов­ки, а не той, что была детально расписана на бумаге и тщательно вычерчена на штабных картах. Жизнь вносит коррективы, и командир любого ранга должен их учи­тывать и оперативно реагировать.

Противостоящее 3-му Белорусскому фронту гитлеров­ское командование предугадало день нашего наступления и в четвертом часу утра, за пять часов до намеченного нами начала операции, нанесло упреждающий огневой удар. И хотя из-за сильного тумана противник бил бесприцельно, по площадям, все же отдельные части 5-й армии, сосредоточенные на исходных позициях, понесли потери и в людях, и в технике.

В 9 часов 15 минут, как было заранее предусмотрено планом, началась наша общая артподготовка. Из-за край­не ограниченной видимости она, однако, желаемых ре­зультатов не дала. Как нам стало известно позже, И. Д. Черняховский отдал приказ перенести артподго­товку и общее наступление на более позднее время, но в штабе фронта не сработал какой-то «винтик», и приказ до командармов вовремя не дошел. Поэтому начавшие наступление части 39-й, 5-й и 28-й армий встре­тили упорное огневое сопротивление, и весь день войскам первого эшелона фронта пришлось «прогрызать» оборону противника. В результате выдвижение соединений 11-й гвардейской армии было отменено.

Во второй день операции, как и накануне, нашим войскам удалось продвинуться вперед лишь на два — три километра. То же повторилось и на третий день... Наибольшего успеха добились соединения 5-й армии, которые первыми прорвали главную полосу обороны противника.

К вечеру 17 января в штаб армии вернулся К. Н. Га­лицкий, собрал весь руководящий состав, рассказал о сложившемся положении и объявил о необходимости подготовки войск к выдвижению на новое направле­ние — в стык 39-й и 5-й армий.

Поздно вечером 18 января армейские соединения на­чали выдвигаться в новый район. Инженерным частям выпала нелегкая задача: валил густой снег с ветром, дороги были занесены, на мостах образовывалась на­ледь. Встречное движение автомашин с ранеными, поток всевозможного транспорта и военной техники других частей и соединений затрудняли выдвижение войск ар­мии. Создавались пробки, которые не так-то просто было «расшить». Попробуй-ка разобраться в этом столпотво­рении колонн, орудий, повозок с различными маршру­тами движения. И что всего важнее — в такой ситуации не раскрыть перед противником истинного направления движения армии и намечаемого района ввода ее в сра­жение.

К счастью, снег продолжал валить, немецкая авиация бездействовала, и мы шли не только ночью, но и днем, защищенные непогодой от воздушной разведки против­ника.

В архивах о тех сутках нашего передвижения не со­хранилось никаких документов, даже малозначительных, потому что всяческая переписка была строго-настрого запрещена, приказы отдавались только устно, и офи­церам связи приходилось цепко удерживать их в памяти. А сутки эти были настолько насыщены, настолько сжа­ты, что их можно бы приравнять ко многим суткам самых нелегких походов. За двадцать четыре часа с одним лишь трехчасовым привалом в такую вот непо­годь армия преодолела по узким, обсаженным столет­ними деревьями и заснеженным дорогам около пятиде­сяти километров, а 83-я гвардейская стрелковая диви­зия— все семьдесят...

И после такого марша пехотинцам сразу же при­шлось вступить в бой, а саперам приступить к строи­тельству мостов через реку Инстер, разминированию минных полей и расчистке двух завалов в районе насе­ленного пункта Краупишки. Благо, накануне в оператив­ное подчинение 66-й инженерно-саперной бригаде была передана химрота 69-го отдельного батальона по химиче­ской защите для прикрытия саперов во время строитель­ства переправ и мостов от наблюдения.

Саперы   прекрасно  понимали,   что   от  их   работы   в немалой степени будет зависеть общий ход наступления и, несмотря на валящую с ног усталость, в срок выпол­няли поставленные перед ними задачи. Только саперы 140-го  батальона  менее  чем  за  сутки  построили  мост под нагрузку 70 тонн на двойных свайных опорах дли­ной 24 метра, восстановили еще один разрушенный при отходе   немцев   мост,   оборудовали  к   ним   въезды  для тяжелых грузов, разминировали три минных поля, про­верили щупами и миноискателями полуторакилометро­вый участок дороги.

Однако не только строить и восстанавливать мосты приходилось саперам во время наступления, но и взры­вать их. Подобное произошло в районе севернее Гросс Скайсгиррен   20   января,   когда   гитлеровцы   перешли   в контратаку,   надеясь   вернуть   этот,   захваченный   нами, населенный  пункт.  Четыре  немецких  танка   с  подняв­шейся за ними пехотой двинулись к единственному здесь мосту. Сдержать натиск наша пехота не смогла, и един­ственным выходом из положения был подрыв моста.

В распоряжении саперов  45-го батальона 9-й штур­мовой инженерно-саперной бригады сибиряка младшего сержанта Дмитрия Семеновича Черепанова и украинца рядового Николая Николаевича Грабовецкого были счи­танные минуты. Их поддерживали огнем другие саперы батальона. Наметив наиболее уязвимые для подрыва места, Черепанов с Грабовецким подвязали заряды к фермам, проложили сеть и подорвали мост в тот самый момент, когда головной фашистский танк подходил к нему. Читатель при этом может сказать: стоило бы луч­ше дождаться, когда танк взойдет на мост, и тогда уж взорвать, чтоб и танк вместе с фермами рухнул в воду. Но все дело в том, что мост был небольшим, и танк мог проскочить его даже в момент взрыва и наделать больших бед в расположении наших войск. Так что са­перы в данном случае поступили правильно, сорвав контратаку немцев и не дав им возможности овладеть важным опорным пунктом.

В ночь на 21 января неожиданно потеплело, пошел дождь. За несколько часов растаял снег, раскисла почва и снова прибавилось работы саперам. Все-то было здесь не так, все не по-русски, даже эти капризы погоды. Вспомнились наши, настоящие русские зимы с постоян­ными морозами, глубокими снегами, и так защемило сердце, так захотелось глотнуть свежего и сухого мо­розного воздуха, что выругал в душе эту ни в чем не­повинную погоду.

А днем дождь сменился снегом, температура пони­зилась, и стало вроде бы веселее. Танки и самоходные орудия уже не буксовали, шли вперед, хрустя ледяной коркой, покрывшей землю. Танкистов, как всегда, со­провождали саперы.

Одно из подразделений 2-го танкового корпуса насту­пало на местечко Вайдлякен. С ними находилось отде­ление младшего сержанта коммуниста Егора Дмитри­евича Дмитриева 42-го инженерно-саперного батальона. Танки первыми ворвались на улицы этого населенного пункта. Еще при подходе к Вайдлякену сапер Никита Иванович Пащенко заметил перебегавших немцев, под­толкнул локтем сидевшего рядом на броне танка коман­дира отделения: гляди, мол, как бы не ударили по тан­кам из засады. Дмитриев тут же скомандовал: «Пры­гай!». На ходу они спрыгнули с танка, перебежками и по-пластунски подобрались к гитлеровцам и завязали бой. Им на помощь поспешили товарищи, спрыгнувшие с других танков, во главе с командиром первой роты старшим лейтенантом Нецветаевым и командиром взво­да лейтенантом Богдановым.

Из окна одного из домов застрочил пулемет. Пащен­ко, обдирая локти о крошащийся наст, в белом маски­ровочном халате, прикрываемый огнем товарищей, под­полз к дому с тыльной стороны, бесшумно открыл вход­ную дверь, также бесшумно поднялся по лестнице, ведущей на мансарду дома, где засели фашистские пу­леметчики, и автоматной очередью прошил расчет. Пу­лемет замолчал. И тут Пащенко услышал какой-то неясный шум, доносившийся с невидимой ему отсюда стороны. Словно сотни каких-то беспомощных голосов слились в единый неразборчивый гул.

Пащенко выбежал из дома. За эти несколько минут, пока он расправлялся с пулеметчиками, рота саперов Нецветаева «разобралась» с засевшим в Вайдлякене гар­низоном. Гул слышал не только Пащенко. Все саперы устремились туда, откуда он доносился, и увидели длин­ный, окруженный забором из колючей проволоки барак. Навстречу им выбежали плачущие от радости наши военнопленные, которым,— опоздай танкисты с саперами на час-полтора, — грозила верная смерть. Лейтенант Богданов построил военнопленных красноармейцев в колонну,— их было около пятисот человек,— и указал маршрут к штабу корпуса. Саперы помахали им на про­щание и побежали к поджидавшим их танкам, чтобы снова идти вперед.

Труднее всех, пожалуй, было в этот день подразде­лениям 36-го гвардейского стрелкового корпуса, насту­павшим на инстербургском направлении. Гитлеровцы бес­прерывно бросали в бой из Инстербурга свежие силы с танками и штурмовыми орудиями и, казалось, что людские резервы у них неисчерпаемы. И все же, раз­громив более десяти опорных пунктов, войска корпуса к вечеру подошли к ближним подступам Инстербурга. Там проходила последняя линия обороны города, укреп­ления которой, включавшие долговременные инженерные оборонительные сооружения, оказались значительно мощ­нее, чем мы предполагали. К тому же корпусу предсто­яло форсировать реки Инстер и Прегель. И тогда ко­мандующий армией К. Н. Галицкий принял решение штурмовать город в ночь на 22 января. Армия не раз вела ночные бои, не говоря уже о тех постоянных уче­ниях в ночных условиях, и это было одной из сильных сторон ее деятельности. О саперах и говорить не прихо­дится. Они жили, как совы, охотясь за минами и про­водя разведку только в ночное время. К тому же, как я уже говорил, корпусу дополнительно был придан штур­мовой инженерно-саперный батальон 9-й бригады, так что командиру корпуса генерал-лейтенанту П. К. Ко­шевому, было на кого опереться при прорыве линии обороны.

Перед этим меня вызвал к себе К. Н. Галицкий, по­просил доложить результаты проведенных в последние сутки инженерных разведок. Выслушав, призадумался, скользя взглядом по лежащей перед ним карте. Потом сказал:

— Плохо мы все-таки знаем противника, Михаил Георгиевич. Во многом приходится сомневаться. Нам предстоит форсировать реки Дайме и Алле с ходу почти на пятидесятикилометровом фронте,— карандаш коман­дарма скользнул тупым концом по карте, обозначив глав­ные   пункты,   которые  нам  предстояло  захватить:   Та­пиау — Велау — Таплаккен — Зимонен.— Надеюсь,      что создать  сплошной  рубеж  обороны  на  таком  широком фронте противник не успел. Но кто может гарантировать, что он  не  взорвет лед и  мосты?  Более того,  взорвав имеющиеся плотины, он может затопить поймы рек. Что вы скажете на этот счет?

Война есть война. Самая детальная разведка не все­гда могла дать исчерпывающие данные. Приходилось предугадывать намерения врага и всегда быть готовым к самому худшему. Наш штаб разработал детальный план инженерного обеспечения форсирования рек Дай­ме и Алле, и командующий хорошо был с ним Знаком. Но все это было на бумаге, и я понимал и разделял сомнения Кузьмы Никитовича, отвечающего за судьбы и жизни десятков тысяч солдат и офицеров.

— Если так случится,— ответил я,— то единственный выход — взорвать лед на реке и пустить в ход плоты и паромы. Но это бесспорно задержит ход наступления. Нужно, по-моему, упредить намерения немцев и попы­таться   захватить   мосты и  плотины  передовыми  отря­дами.

Опыт применения передовых моторизованных отря­дов, состоящих из стрелкового батальона, роты саперов на автомашинах, роты танков и артиллерийского диви­зиона на механической тяге, у нас уже был и не раз себя оправдал.

Мне показалось, что Галицкий улыбнулся, слушая мое объяснение, а может быть, в постоянных заботах и тре­вогах, просто чуточку просветлело его лицо, а я принял это за улыбку. Во всяком случае, мои слова, видимо, совпали с намерениями командующего армией.

Передовые отряды сыграли немалую роль и при штур­ме Инстербурга, где гитлеровские войска, несмотря на темноту, оказали упорнейшее сопротивление. Немцы, кстати, сами редко предпринимавшие ночные штурмы, наловчились отбивать наши ночные атаки, действуя до­статочно умело. К пяти часам утра части 18-й и 16-й гвардейских стрелковых дивизий полностью овладели центром Инстербурга. В тот же день политотдел 9-й штурмовой инженерно-саперной бригады выпустил «мол­нию», в которой рассказывалось о подвиге саперов из 45-го батальона, возглавляемых старшим сержантом Бо­гатыревым.

Коммунист Богатырев ехал на броне головного танка. На подходе к Прегелю он заметил лежащие на снегу провода, которые тянулись в сторону моста. Он соско­чил с танка и одним взмахом ножа перерезал их. Но при этом он увидел, что возле ферм моста копошатся немецкие саперы, готовясь подорвать мост заложенны­ми фугасами. Вместе с младшим сержантом Ольшан­ским, рядовым Гурьяновым и другими саперами, Бога­тырев бросился к мосту, который вот-вот мог взлететь на воздух. Они расстреляли гитлеровцев, обезвредили заряды фугасов, вспрыгнули на броню своего танка и пошли преследовать отступающего врага.

Благодаря подобным действиям саперов, мужеству пехотинцев, танкистов и артиллеристов, 11-я гвардейская армия за три дня боев с ходу прорвала главную оборо­нительную линию Ильменхорстского укрепленного рай­она и, заняв свыше 250 населенных пунктов, продвину­лась в глубину на 60—75 километров.

Вспоминается эпизод, когда передовые части форси­ровали реку Дайме в районе Велау и заняли плацдарм на берегу реки. Правда, выражение «форсировали» в данном случае не совсем оправдано. Дело в том, что река Дайме была покрыта льдом, разрушенном в отдель­ных местах снарядами. Пехота, поддерживаемая огнем артиллерии, прошла по нему легко и почти без потерь. Однако, заняв плацдарм на противоположном берегу, она не смогла продвинуться ни на метр, встреченная ура­ганным огнем врага. Для дальнейшего ее продвижения требовались танки. Но танки не могли пройти по тон­кому льду с полыньями от разрыва снарядов. А непо­далеку дразняще стоял железнодорожный металлический мост с покореженными фермами от взрыва бомб и сна­рядов. Я находился тогда с наступающими войсками в другом месте.  Меня разыскал по рации командующий:

— Осмотрите  мост,  прикиньте,  что  можно  сделать. Необходимо срочно переправить на ту сторону танки, иначе наступление захлебнется.

Бросаю все, сажусь в машину, подъезжаю к железно­дорожному мосту, осматриваю повреждения. Фермы по­вреждены осколками. Сечения элементов ферм ослаб­лены. Рассчитываю элементы по диаграмме Кремоны — нет, не выдержит тяжести танка. Нужно усиливать не­сущую способность стержней мостовых ферм.

Даю команду подвезти проволоку, бревна и метал­лические балки. Саперы приступили к усилению ферм моста. Операция заняла около часа. За это время к мосту, видимо, по приказу командующего, стали подхо­дить танковые подразделения. Подъехал на своем бро­невике К. Н. Галицкий и сразу ко мне:

—   Ну что?

—   Сделали, что успели.

—   Танки пройдут?

—   Должны пройти, хотя риск, конечно, есть.

—   Больше ждать некогда. Будем рисковать! — Кузь­ма Никитович повернулся к командиру танкового под­разделения:— Начинайте переправу.

—   Не могу, товарищ командующий армией. Под тан­ком эта поврежденная железяка на кусочки развалится. Зря погубим людей.

Галицкий задумался, не решаясь, видимо, повторить приказание. Мост и на самом деле не внушал доверия.

Тогда я пошел к головному танку, сел рядом с во­дителем и попросил ехать плавно, без рывков, не пере­ключая взятой скорости.

Страха, прямо скажу, не испытывал, но на сердце все же было тревожно: а вдруг не выдержит! И не о том думал, что могу погибнуть вместе с этой махиной, а о том, что если обрушится мост, может захлебнуться наступление. А фермы под нами колеблются, мост тре­щит, скрипит, стонет, повизгивает... Так и подмывало ска­зать водителю, чтоб прибавил скорости, хотя и пони­мал, что делать этого ни в коем случае нельзя.

Ничего, проскрипели, сошли с моста на берег. Кузьма Никитович встретил нас на том берегу. Ока­зывается, командарм бежал по льду параллельно идущему по мосту танку, тоже в немалой степени рискуя собой. Танкистам была дана команда переправляться по одному, на небольших скоростях и плавно.

Танки подоспели вовремя, сорвав готовившуюся контратаку немцев. И все пошло своим чередом.

23 января 1945 г. на ближних подступах к Кенигсбергу я с группой офицеров проводил рекогносцировку, чтобы наметить места проходов для танков и артиллерии.

Мы воевали уже на вражеской территории. Победа окрылила нас и как-то притупила бдительность. Я и шесть офицеров шли по первой траншее в полном офи­церском обмундировании, не накинув на себя даже плащ-палаток. Вели разведку, пользуясь биноклями. Про­тивник открыл ураганный огонь из всех видов оружия.

Очнулся я на НП командира батальона, в нескольких метрах от первой траншеи, окруженный людьми в бе­лых халатах, и ничего не мог сразу понять. Это уж по­том мне рассказали, что возле меня разорвался артил­лерийский снаряд, и только по счастливой случайности я остался в живых. Раненного осколками в руку и голову и контуженного, меня на носилках вынесли девушки-санитарки. Мне неизвестны их имена, но я им безмерно благодарен.

Ранение и контузия заместителя командующего ар­мией — начальника инженерных войск в самый ответ­ственный период подготовки наступления вызвало тре­вогу. Командарм Галицкий, выслушав по радио доклад командира стрелкового батальона о моем состоянии, спросил: «А Григоренко станет в строй?» Старший врач ответил: «Полковник Григоренко подлежит немедлен­ной отправке в госпиталь. В строй он не станет», и по­лучил указание Галицкого сделать все возможное, чтобы Григоренко остался в строю. Позже Кузьма Никитович рассказал мне следующее...

Первым он разыскал представителя ставки Верхов­ного Главнокомандования Маршала Советского Союза А. М. Василевского и обо всем доложил ему. «Как же так неосторожно! — сказал в ответ маршал.— Прикажите, Кузьма Никитович, принять все меры, чтобы обойтись без госпиталя. Без Григоренко вам будет трудно». Вторым командарм разыскал генерала армии И. X. Баграмяна. Командующий Земландской группой войск, выразив со­жаление по поводу случившегося, тут же прислал из своего штаба полковников А. А. Винского и А. И. Фельд­мана на замену начальника инженерных войск в случае выхода его из строя. Однако в командование инженерны­ми войсками 11-й гвардейской армии им вступать не пришлось, поскольку я через четыре часа после конту­зии пришел в сознание и категорически отказался от госпитализации, хотя врачи так же категорически на этом настаивали.

Командующий фронтом генерал армии И. Д. Черня­ховский, когда командарм доложил ему о происшедшем, сказал, насупившись: «А почему это Григоренко разгу­ливает по переднему краю при полном параде, как на Невском проспекте? Вот и догулялся! Приказываю стро­го-настрого запретить всему командному составу появ­ляться в первых траншеях в офицерской форме. Иначе мы вообще останемся без командиров». Лично мне Иван Данилович никаких замечаний при встречах не делал. После его гибели, примерно в аналогичных условиях, я подумал о том, что он вел себя на виду у противника так же, как и я. В форму рядового не переодевался. Наиболее осторожным был А. М. Василевский, который в войсках появлялся в защитного цвета комбинезоне без знаков различия.

Перевязанная голова гудела от контузии и ранения, язык с трудом поворачивался во рту, но сознание рабо­тало четко. Я понимал, что новому человеку трудно бу­дет быстро сориентироваться в сложившейся обстановке и провести необходимое инженерное обеспечение опе­рации армии. Да и вообще о каком госпитале может быть речь, если руки-ноги целы, голова погудит да переста­нет, а заикание со временем пройдет само собой.

О моем решении врачи доложили К. Н. Галицкому. Он обрадовался и отпустил в мой адрес несколько очень лестных для меня эпитетов. Винский и Фельдман жили дня три в другом городке, скрытно от меня, чтобы, как они позже выразились, «не травмировать мою психику». Вначале я командовал инженерными войсками лежа, затем сидя и, наконец, поехал в войска перевязанный и заикающийся. Став в строй, я был рад выслушать доклад о том, что саперы 6-го отдельного гвардейского батальона выполнили мое распоряжение, построив в ночь с 23 на 24 января ледяную переправу с верхним строе­нием через р. Прегель в районе южнее д. Шаберау. Работы велись под непрерывным огнем, и через новую переправу прошли самоходные артиллерийские дивизио­ны 5-й и 83-й гвардейских стрелковых дивизий. Одно­временно  получил донесение  начальника штаба   137-го отдельного понтонно-мостового батальона гвардии ка­питана Кравченко, в котором говорилось, что «во испол­нение Вашего приказания к 17.30 24.01. 45-м батальоном наведен 60-тонный понтонный мост дл. 52 м через устье Алле в районе Велау. За время действия пропущена бое­вая техника 2-то Тацинского танкового корпуса, 1-й гвар­дейской стрелковой дивизии, 43-й танковой бригады и мн. др.». Моя работа пошла своим чередом.

25 января соединения 11-й гвардейской армии про­рвали оборонительные рубежи на реках Бибер и Куф­лис и, наступая вдоль железнодорожного полотна Ве­лау — Кенигсберг, заняли свыше 70 населенных пунктов и 6 железнодорожных станций.

В этот день особо отличились саперы взвода гвардии лейтенанта Алексея Павловича Степанюка из 11-го от­дельного гвардейского штурмового инженерно-саперного батальона.

Их было двадцать два человека. Они сидели десан­том на броне четырех танков. Танки, получив задачу прорваться через линию обороны противника, мчались с такой бешеной скоростью, что саперы едва удержи­вались на броне. Еще на подходе к немецким траншеям они подверглись ураганному огню гитлеровцев, которые били по ним из орудий, минометов, винтовок и автома­тов.

Возле танков вздымалась от разрывов снарядов зем­ля, пули и осколки ударялись о броню, цвикая, цокая, свистя и посвистывая. Шестеро саперов были смертельно ранены. Полоса обороны оказалась позади. Танки пошли спокойнее. Впереди показался населенный пункт Мацен­фельде. По команде лейтенанта Степанюка саперы спрыг­нули с машин и заняли оборону возле дороги. Танки же, как было предусмотрено планом, ушли вперед.

Саперы не предполагали, что гарнизон немцев, обо­ронявших Маценфельде, составляет целый батальон — более двухсот человек. Оставаться подле дорожной на­сыпи было равносильно самоубийству. Командир взвода дал команду разбиться на группы по три-четыре че­ловека, каждой группе захватить по одному из ближай­ших домов и драться до последнего патрона.

Сам Степанюк взял с собой ефрейтора Жернового Василия Юрьевича, рядового Михаила Филипповича Се­менюка, и они втроем захватили пустой крайний дом на правом фланге. Остальные, опередив ошеломленных нем­цев, засели в соседних домах.

Гвардии лейтенант Степанюк велел Жерновому стать у правого окна, Семенюку — у противоположного, а сам взбежал по лестнице на чердак, откуда проще было вести наблюдение и расстреливать пришедших в себя и начавших осаждать дом гитлеровцев. А их, как ему показалось, была тьма-тьмущая. И не удивительно: на обычный кирпичный домик, который ни особняком, ни хоромами не назовешь, не из богатых, видимо, был хо­зяин, двигалось не меньше сотни фрицев, орущих: «Рус, сдавайс! Хенде хох!» Степанюк первым открыл огонь, за ним остальные. Все они были опытными, обстрелян­ными в предыдущих боях саперами. И возраст далеко не юношеский. Жерновому — за сорок, Семенюку мину­ло тридцать шесть, лейтенанту недавно тридцать второй пошел. Все трое с Украины, только из разных обла­стей.

После нескольких минут неравного боя на мостовой осталось лежать десятка три гитлеровцев. Однако осталь­ные не отступили. Они начали окружать дом. Жерновому с Семенюком пришлось перебраться на чердак к своему командиру, потому что группе немцев удалось ворвать­ся в комнату. И кто знает, как сложились бы обстоя­тельства, если бы в этот момент не вернулись танки и не стали обстреливать поселок.

Немцы поспешили укрыться в каменном сарае на окраине Маценфельде. Танки сделали несколько выст­релов прямой наводкой, но снаряды не причинили ни­какого ущерба толстенным кирпичным стенам. Тогда саперы по команде командира взвода плотно окружили сарай. Гвардии сержант Павел Титович Зенкевич и си­биряк-алтаец рядовой Федор Герасимович Горлов стали строчить по окнам сарая из станкового пулемета, отби­того у гитлеровцев. Тяжело раненный, истекающий кровью, сапер Виктор Сурков, из города Сенгилея Уль­яновской области, самый молодой из всех шестнадцати, ему только-только минуло восемнадцать лет, не вы­пускал из рук автомата. Бил по немцам из захваченного ручного пулемета белорус Сергей Яковлевич Перева­лов...

Прикрываемые огнем, остальные саперы подползли к окнам сарая и стали бросать в них гранаты. Гитле­ровцы запросили пощады. В результате трехчасового боя было уничтожено 108 гитлеровцев и 47 взято в плен. Захвачено три пулемета, одна рация, более сотни винтовок   и   автоматов.   Танкисты   разбили   три   пушки и бронетранспортер. В неравном бою пали смертью храб­рых четыре сапера.

Почти такая же ситуация сложилась и при взятии населенного пункта Шнейдерин, где взвод саперов-де­сантников под командованием гвардии лейтенанта Фомы Ефимовича Козлова, комсомольца с Витебщины, в те­чение часового боя уничтожил 117 гитлеровцев и се­мерых взял в плен.

Саперам, обеспечивавшим наступление частей 18-й и 83-й гвардейских стрелковых дивизий, не пришлось вступать в бой, но героизм они проявили в борьбе с обрушившейся на них стихией. Враз вдруг разорвались облака, засветило солнце, снег начал таять, и низины, по которым, скрываясь за невысокими, покрытыми ле­сом холмами, должны были пройти танки и самоходная артиллерия, затопило водой, словно в весеннее поло­водье. Саперы рубили лес и, стоя в ледяной воде, на­стилали гати: где два-три десятка метров, а где и до километра. Почти по всей линии фронта наступления дивизий 11-й гвардейской армии встречались то залитая водой канава, то оттаявшее болото, то невидимый ка­нал, скрытый до той поры снегом.

Однако, несмотря на мужество и героизм всех вой­сковых соединений, наступление все же затормозилось, и за 26 января войска армии продвинулись всего на 4-12 километров, что никак не соответствовало плану наступления и выполнению задачи, поставленной ко­мандованием.

Последние дни января запомнились мне обильными снегопадами, крепкими для этих мест морозами, дохо­дившими в отдельные часы до двадцати градусов, по­стоянным не сильным, но пронизывающим ветром. Не­легко было в таких условиях прогрызать оборону врага, который, предчувствуя свой близкий конец, сопротив­лялся еще упорнее, еще злее, чем раньше. И если у противника с каждым пройденным нами километром фронта силы концентрировались, сжимались во все еще мощный кулак, то наши, наоборот, таяли, иссякали. И хотя из-за непогоды войска не ощущали на себе ударов вражеской авиации, которая при чистом небе буквально свирепствовала над переправами и мостами, наша бомбардировочная авиация в свою очередь не могла способствовать наступающим частям армии. А за­дача, поставленная перед гвардейцами, была непростой: овладеть   южной   частью   Кенигсберга,   левым  крылом армии выйти к заливу Фришес-Хафф,  отрезав тем са­мым  кенигсбергскую  от  южной  группировки  войск.

26 января Военный совет армии издал специальную листовку, в которой говорилось, что «овладеть Кениг­сбергом — дело нашей чести, славы, доблести».

Кенигсберг был совсем рядом. В редкие часы про­света, когда переставал сыпать снег и в затянутом обла­ками небе появлялись солнечные прогалины, в бинокль можно было разглядеть шпили кирх и дымящие трубы заводов столицы Восточной Пруссии. Казалось, стоит лишь немного принапрячься, и можно идти на штурм. Но, как говорится, близок локоть, да не укусишь. Под­ступы к Кенигсбергу преграждали сильнейшие, насыщен­ные всеми видами инженерных сооружений оборонитель­ные рубежи. К тому же противник уплотнил боевые порядки, спешно перебросив под Кенигсберг новые ча­сти из самого города и с других участков фронта.

И все-таки соединения армии продолжали продви­гаться вперед. Пусть не столь споро, как хотелось бы и как предусматривалось планом операции. К исходу 27 января они вышли на рубеж Крауссен — Шенмор — Ватеркайм. На следующий день 31-я дивизия овладела важным населенным пунктом Голлау, перерезав шоссе Кенигсберг — Мансфельд, а левофланговая 11-я дивизия, которая наступала вдоль реки Фришинг, разгромила цеп­лявшегося за каждый метр и предпринимавшего усилен­ные контратаки врага, заняла Лихтенхаген, прикрывав­ший пути к заливу Фришес-Хафф, до которого остава­лось всего около десяти километров.

29 января, начав утром новое наступление, части 16-го гвардейского стрелкового корпуса, которым командовал опытный, прошедший боевую закалку под Сталинградом генерал С. С. Гурьев, достигли укреплений внешнего обвода Кенигсберга. Вот тут-то мы и поняли по-насто­ящему, что пройденное было по существу лишь пред­польем, а настоящий орешек ждал нас впереди. Надо отдать должное немецким военспецам, которые столь умело, тонко продумали и в совершенстве исполнили ори­гинальную и мощную систему обороны. Прав был мар­шал Василевский, который сказал: «Кенигсберг — креп­кий орешек. Его трудно будет разгрызть». Перед 1-й гвардейской стрелковой дивизией, которая наступала на правом фланге корпуса, оказался сплошной противотан­ковый ров, любой участок которого простреливался мно­гослойным пулеметным огнем. За рвом находились две линии траншей с тщательно разработанной и осущест­вленной задолго до войны системой дотов и других долго­временных и полевых фортификационных укреплений и заграждений. Но самым главным препятствием на этом участке обороны явился форт «Понарт», который стоял в километре северо-западнее Альтенберга и был тща­тельно замаскирован пологими холмами с могучими ве­ковыми деревьями. Почти невидимый, он в то же время как бы нависал над всей окружающей местностью огромной хищной птицей, следившей за нашими войска­ми зорким всевидящим глазом. Стоило поднять голову, и форт тут же огрызался артиллерийским, минометным и пулеметным огнем, бьющим с невидимых позиций.

Штурмовать форт с ходу было бы непростительной ошибкой, и командир дивизии, опытный полковник Па­вел Федорович Толстиков на полтора часа приостано­вил наступление. Всего лишь на полтора часа, чтобы подготовить штурм маленькой, но до предела укреплен­ной крепости.

В мирные дни полтора часа практически ничего не значат, в войне даже минуты, а иногда секунды решали судьбы целых городов, тысяч людей и успех сражения. Так и тут. За это до предела спрессованное время под­тянули артиллерию для стрельбы прямой наводкой, на­ладили связь с мощной дальнобойной артиллерией, вы­шли на исходные позиции «катюши». Саперы успели под­готовить заряды взрывчатки, штурмовые лестницы. Пехотинцы изготовились к атаке...

Что являл собой форт «Понарт», мы по-настоящему узнали уже после его штурма, когда познакомились со всем его «содержимым», хотя в общих чертах многое себе представляли из показаний пленных немецких солдат.

Форт «Понарт» представлял собой вытянутый по фрон­ту шестиугольник, с размерами сторон 360X180 метров. Строили его еще в прошлом столетии со стенами тол­щиной от одного до трех метров. За последние годы мо­дернизировали, оборудовав четырьмя артиллерийскими батареями разных калибров и минометами. Форт окру­жался рвом шириной в двадцать пять и глубиной до семи метров. Передняя, обращенная к нам часть рва была от­весной и одета рваным камнем. Ров на два метра был заполнен водой. Из специальных боевых казематов каж­дый фас вдоль стен простреливался многослойным пуле­метным и ружейным огнем.

В 15 часов комдив П. Ф. Толстиков отдал приказ о начале штурма. 167-й полк должен был обойти форт с запада и блокировать его, а 169-й полк атаковать с фронта.

«При организации штурма форта,— писал К. Н. Га­лицкий,— особое внимание обращалось на его артил­лерийское обеспечение, для чего выделялось 77 орудий, из них 35 крупного калибра. Искусно спланировали их командующий артиллерией дивизии полковник А. Н. Бот­винник и начальник артиллерии полка майор А. А. Сте­панов. Три батареи дивизионной артиллерии и вся пол­ковая и батальонная артиллерия 169-го полка были по­ставлены на прямую наводку для ведения прицельного огня по амбразурам и непосредственной поддержки стрелковых подразделений. Артиллерия, стрелявшая с закрытых позиций, вела огонь на подавление огневых средств форта и создавала огневое окаймление его с тыла, не допуская подхода резервов. Минометы полка были сведены в одну группу, чтобы их огнем закрыть входы и выходы из форта. Мощный артиллерийский огонь был открыт и по фортам, взаимодействующим с «Понартом»,  которые  могли  поддерживать  его  огнем».

Когда артиллерия начала «обрабатывать» сооружения форта, он скрылся из глаз в клубах дыма и тучах кир­пичной пыли. Никакие снаряды не могли, конечно, про­бить толщу стен форта, но нетрудно представить поло­жение его гарнизона, оглушенного взрывами, ослеплен­ного дымом, пылью и гарью. Осколки снарядов, если и не настигали засевших в укрытиях гитлеровцев, то не давали им возможности высунуться, чтобы открыть от­ветный огонь. Тем временем саперы полка под руко­водством инженер-капитана Л. 3. Балыма и дивизион­ного инженера А. М. Жирнихина подорвали стены рва и частично засыпали его, чтобы по образовавшейся пе­ремычке к форту могла подобраться гвардейская пе­хота.

Сделать взрывным способом перемычку дело не про­стое, оно требует соответствующих расчетов и знаний взрывного дела. И в этом случае сыграли свою роль заблаговременно проведенные нами учения в саперных подразделениях.

Как и в других соединениях, я часто бывал в 1-й гвар­дейской стрелковой дивизии и с проверками, и для обсуж­дения и утверждения планов инженерного обеспечения, и  во  время боев  приезжал  нередко,  чтобы  совместно дивизион­ного инженера Александра Михайловича Жирнихина всегда можно было положиться — не подведет. Особен­но мне в нем нравились скромность и честность.

Родился он в Баку, в семье рабочего. В 1937 году был призван в армию, окончил Полтавское автомобиль­ное училище, после которого в 1940 году был направ­лен в 1-ю гвардейскую стрелковую дивизию команди­ром паркового взвода инженерного батальона. С того дня он со своей дивизией не расставался и вырос до дивизионного инженера, которым был назначен в июле 1944 года. Шел ему тогда двадцать девятый год. Война выдвигала молодых и способных на высокие должности.

Но вернемся к штурму «Понарта».

Когда артиллерийский огонь прекратили из-за опа­сения ударить по своим наступающим подразделениям, саперы произвели подрыв ряда амбразур. Гитлеровцы открыли огонь из всех неподавленных артиллерией огне­вых точек. Но поскольку к тому времени наступила темнота, то били они не по цели. Нашим же гвардейцам по вспышкам хорошо были видны их огневые точки, да и действовать в ночной обстановке солдаты при­выкли не хуже, чем днем, тем более, что мы точно знали их расположение.

Саперы произвели несколько взрывов направленного действия. Часть стен форта рухнула, и в образовавшиеся проломы бросились в бой гвардейцы батальонов, кото­рыми командовали майор Н. И. Яковлев и майор В. В. Ви­ноградов. Они расчищали себе путь гранатами, огнеме­тами и автоматами. Вскоре после полуночи все было кончено. Около двухсот оставшихся в живых гитлеров­цев сдались в плен.

Однако на этом история со штурмом форта «Понарт» не завершилась. Даже бездействующий, лишенный гар­низона, с подорванными орудиями, он висел над диви­зией, как проклятье.

«Сразу же после взятия частями 1-й гвардейской стрелковой дивизии форта «Понарт»,— рассказывал Алек­сандр Михайлович Жирнихин,— немцы стали предпри­нимать отчаянные усилия для возвращения его в си­стему своей обороны и постоянно большими силами контратаковали позиции дивизии. Наш передний край находился всего лишь в километре впереди взятого форта.

Дивизия к этому времени после длительного наступления была ослаблена, и у противника появились реаль­ные шансы возвратить форт, где размещался еще и крупный склад боеприпасов, которых мы не успели ни сосчитать, ни ликвидировать.

В этой обстановке командир дивизии, посоветовав­шись со мной и вышестоящим командованием, принял решение взорвать форт. Это решение обосновывалось тем, что форт для нас не представлял боевой ценности, не вписываясь в систему нашей обороны. Для немцев же он представлял несомненную ценность. Захватив форт, они могли включить его снова в систему обороны, используя боеприпасы, сосредоточенные в сооружениях форта.

Работу по доставке взрывчатки и производству взры­ва выполнял командир 2-й саперной роты 20-го отдель­ного гвардейского саперного батальона капитан Мозжу­хин со своей ротой. К сожалению, память не сохранила фамилий отличившихся при этом саперов.

По окончании подготовительных работ я доложил командиру дивизии о готовности и предупредил, что взрыв ожидается очень мощный и потому требуются специальные меры для максимального укрытия личного состава, а по возможности и отвод подразделений в бо­лее безопасное место.

Меры были приняты, и за час до рассвета форт взлетел в воздух. Сила взрыва была огромной. Однако ни­кто при этом не пострадал, потому что бетонные стены рва сыграли роль своеобразного ствола, придав взры­ву направленность прямо вверх. И большого разлета бе­тонных глыб по сторонам тоже не произошло.

На месте недавнего форта осталась глубокая ворон­ка. Немцы не стали больше атаковывать. Зато наша ди­визия в тот же день отбросила противника ближе к Кенигсбергу и заняла выгодные позиции для последнего решающего штурма».

Александр Михайлович закончил свой рассказ. Тогда мы не знали, что до решающего штурма нам придется еще подождать два с лишним месяца.

После войны мне нередко задавали вопрос: нужен ли был штурм? Не правильнее ли было блокировать Кенигсберг и продолжить наступление войск Западного фронта на северо-запад? Отвечаю твердо и однозначно: штурм города-крепости был абсолютно необходим. Во­енно-политическая обстановка на фронте складывалась таким  образом,   что  промедление  с ликвидацией  этого крупного крепостного гарнизона могло привести к серь­езным последствиям. По нашим разведывательным дан­ным, Гитлер предпринимал отчаянные попытки к де­блокированию крепости и восстановлению фронта юж­нее Кенигсберга. Он снимал войска с Западного фронта и спешно перебрасывал их на Восточный фронт, на тер­риторию Восточной Пруссии и Польши. По некоторым сведениям, у него было даже намерение открыть фронт перед нашими союзниками и таким образом не дать возможности войскам Красной Армии войти в Герма­нию.

 Велико стратегическое значение кенигсбергского гар­низона и всей группировки фашистских войск в Восточ­ной Пруссии и Польше. Фашистские войска нависали с севера над войсками Красной Армии, готовившей на­ступление на Берлин. Они могли нанести удар на рас­тянувшийся фланг войск 2-го Белорусского фронта. Со взятием Кенигсберга еще больше падал престиж Гит­лера, который многократно бахвалился, что Кенигсберг — неприступная крепость и в ней не бывать нашим сол­датам.

С запада к деблокированию Кенигсберга рвалась силь­ная фашистская группа армий "Висла", непрерывно под­крепляемая свежими войсками и боевой техникой. Од­нажды на некоторое время ей удалось превосходящими силами прорвать фронт наших войск, пробить коридор вдоль залива Фришес-Хафф и соединиться с кенингсберг­ским гарнизоном. Коридор однако продержался недолго. С новым ударом наших войск кольцо вокруг города-крепости Кенигсберг вновь замкнулось.

С севера и востока оборонялась группа армий "Центр" (с 26.01.45 г.— «Север») численностью около 800 тысяч человек, в том числе 200 тысяч фольксштур­мовцев. Оборона врага имела шесть укрепленных рай­онов, оборудованных последними образцами оружия, и семь заблаговременно оборудованных оборонительных рубежей, не считая множества рубежей, созданных и оборудованных в ходе войны средствами полевой форти­фикации. Таким образом, наш Западный фронт оказал­ся окруженным мощными группировками войск про­тивника с сильным гарнизоном в Кенигсберге с фронтом по периметру более ста километров, для удержания которого необходимо было иметь значительные боевые силы.

В условиях  сложившейся  обстановки  и  постоянной опасности прорыва нашего фронта войсками противника с запада и соединения с кенигсбергским гарнизоном ликвидация окруженной в Кенигсберге группировки войск диктовалась необходимостью.

Наши войска вышли на территорию Восточной Прус­сии большим клином и занимали фронт чрезмерно боль­шой протяженности. В результате прошедших сражений в боях за Восточную Пруссию войска поредели и тре­бовали пополнения.

При обсуждении дальнейшего плана наступательной операции командующий армией К. Н. Галицкий обра­тил наше внимание на возможность нанесения контр­удара со стороны противника, который всеми силами пытался избежать кенигсбергского «котла». А сил у него было еще предостаточно. Особое внимание Га­лицкий уделил левому флангу армии, поскольку выход наших войск к побережью залива Фришес-Хафф рас­секал немецко-фашистскую группировку и лишал ко­мандование группой армий «Север» осуществлять ма­невры по суше между южной и северной группировка­ми. Поэтому, усилив 36-й гвардейский стрелковый кор­пус двумя истребительно-противотанковыми бригадами и одним истребительно-противотанковым полком К. Н. Га­лицкий приказал его командиру генерал-лейтенанту П. К. Кошевому повернуть фронт на юго-запад, к утру 30 января выйти на реку Фришинг, закрепиться на ней и не допустить прорыва пехоты и танков про­тивника к Кенигсбергу. На инженерную службу армии возлагалось инженерное оборудование оборонительного рубежа, огневых позиций для артиллерии и минометов, заграждений на танкоопасных направлениях.

Я тотчас выехал в штаб корпуса, чтобы на месте решить все вопросы инженерного обеспечения.

26-я гвардейская стрелковая дивизия генерал-майора Г. И. Чернова начала наступление в час ночи. К семи часам утра она овладела добрым десятком сильных опорных пунктов, вышла на северный берег реки Фри­шинг и на подступах к Бранденбургу приступила к со­зданию оборонительной линии. 11-я гвардейская стрел­ковая дивизия генерал-майора Н. Г. Цыганова не дошла до залива полтора километра и также перешла к обо­роне.

Мы только начали организовывать работы по оборо­не, как противник, воспользовавшись вдруг завихрившей­ся  метелью,   перешел  в  наступление,  нанося  основной удар по боевым порядкам 26-й дивизии. Превосходство гитлеровцев в живой силе было трех- и четырехкратное, и в танках — абсолютное. С тяжелыми боями пришлось отойти на северные рубежи. По решению комкора, ут­вержденному К. Н. Галицким, в разрыв между флангами 26-й и 84-й дивизий была введена 18-я гвардейская стрел­ковая дивизия, которая с ходу вступила в бой и оста­новила дальнейшее продвижение противника. Но рубеж на реке Фришинг удержать не удалось.

Нелегкое положение складывалось и на подступах к Кенигсбергу. Разгром стотридцатитысячной группировки засевших в долговременных оборонительных сооруже­ниях города-крепости гитлеровцев требовал разработки иной тактики борьбы. Разрозненные удары по крепо­сти к успеху привести не могли. Для подготовки штурма была необходима оперативная пауза, чтобы подготовить войска, подвезти боеприпасы, пополнить армию танка­ми, артиллерией, другой военной техникой и, конечно же, людьми. Солдат следовало обучить методам штурма.

С этими соображениями согласился Военный совет фронта. Главной задачей 11-й гвардейской армии ста­вился выход к заливу. 8-й и 16-й корпуса перешли к прочной обороне. Инженерные войска должны были оборудовать ее инженерными средствами так, чтобы высвободить максимум войск на правом фланге для усиления левого фланга армии — в направлении к за­ливу Фришес-Хафф.

Разработкой плана инженерного обеспечения обороны 8-го и 16-го корпусов, рассчитанной на отражение тан­ковых и пехотных атак гитлеровцев, занялся штаб инже­нерных войск. Только в полосе обороны 16-го корпуса за 11 дней предстояло выкопать 11 километров траншей первой линии и столько же второй, соединить траншеи с блиндажами, землянками и огневыми позициями хода­ми сообщения общей длиной более пяти километров, обустроить 733 стрелковых ячейки и 336 универсальных площадок, подготовить 200 огневых позиций для 45- и 76-миллиметровых пушек и 216 — для минометов. По пла­ну требовалось также установить 15 тысяч противотан­ковых мин и 13 километров проволочных заграждений.

Пока части 8-го корпуса и 1-й дивизии 16-го корпуса закреплялись на достигнутых рубежах, остальные сое­динения армии вели упорные бои, стремясь выйти на берег залива Фришес-Хафф.

Ожесточенная борьба развернулась на направлениях господских дворов Вартен — Вундлакен и Вальдбург — Хайде-Вальдбург. Подвижной отряд заграждения 15-го отдельного гвардейского саперного батальона, перекры­вая дорогу Вундлакен — Вартен, за одну ночь с 30 на 31 января установил. 250 противотанковых мин. На за­минированном саперами шоссе северо-западнее Вартена подорвалось самоходное орудие противника, а севернее Вундлакена, где также поработали минеры 15-го батальо­на, в ночь на первое февраля подорвались три танка и одна самоходка врага.

Работа минеров вообще никогда не оказывалась на­прасной. Если и не было подрывов, то лишь потому, что противник, разведав минное поле, выбирал другое направление, чаще всего приводящее его в очередную засаду. Бывали случаи, когда саперы подкладывали мины чуть ли не прямо под гусеницы вражеских танков. Так, к примеру, севернее Гросс-Каршау минное поле уста­навливал взвод гвардии лейтенанта Михаила Николае­вича Горгослизде из 20-го батальона. Танки противника шли прямо на них, выбирая направление, где мин еще не было, и обстреливали поле из своих орудий, подры­вая снарядами уже установленные мины. Гвардии рядо­вой Римша, укрывшись в сугробе, поставил мины прямо перед движущимся в его сторону танком. Он успел отбежать всего лишь на десяток метров, когда после­довал взрыв, и танк закрутился на месте с перебитой гусеницей.

Но не только установить, а и доставить мины на пе­редний край не просто. Повозки, а тем более автома­шины могли пройти не везде, и тогда приходилось пере­таскивать опасный груз на своих собственных плечах.

В ночь на 2 февраля командир взвода 44-го инженер­но-саперного батальона приказал красноармейцу Глуш­кову Семену Андреевичу доставить на передний край 400 противотанковых мин и 50 пакетов спирали Бруно. Глушков погрузил пакеты и мины на повозку и поехал к передовой. Дорогу перед тем как следует не разве­дали, и путь саперу неожиданно преградил широко раз­лившийся мелиоративный канал. Лошади стали. Пону­кать их бесполезно, да и небезопасно. Как протянуть повозку через канал? Передовая рядом — метрах в ста.

И тогда тридцатидвухлетний Семен Глушков, воюю­щий с первых дней войны, снял с себя вещевой мешок, вывалил на снег нехитрое его содержимое, набил его доверху минами и пошел через канал с ледяной водой и полутораметровой глубиной. Отдал мины товарищам-саперам, которые тут же пошли их устанавливать, и снова обратно. На четвертой ходке при вспышке осве­тительной ракеты гитлеровцы заметили одинокую, со­гнутую под тяжестью мин фигуру сапера и открыли ружейно-пулеметный огонь. Глушков упал, прополз не­сколько метров и, когда огонь прекратился, вскочил на ноги и бегом помчался к товарищам. Никто не считал, сколько раз гитлеровцы пытались сразить подносчика боеприпасов и сколько раз удалось ему их обмануть, но к рассвету все 400 мин и пакеты колючей проволо­ки были доставлены рядовым сапером Семеном Глуш­ковым по назначению.

Всю первую декаду февраля продолжались непре­рывные бои за Хайде-Вальдбург, Хайде-Маулен, Вартен и Вундлакен. Эти населенные пункты, имеющие важное значение в борьбе за побережье залива Фришес-Хафф и шоссе Кенигсберг — Бранденбург, не раз переходили из рук в руки. В конце концов наши войска, отбив все контратаки гитлеровцев, основательно закрепились на широком участке шоссе, и все дальнейшие попытки немцев взять шоссе под свой контроль ни к чему не привели. Я отдал приказ силами 44-го штурмового инже­нерно-саперного батальона произвести в ночь с 14 на 15 февраля в полосе 16-го корпуса подрыв фугасами шоссе Кенигсберг — Бранденбург в пяти местах.

Особенно нас беспокоило состояние обороны 8-го корпуса генерала П. К. Кошевого. Корпус занимал обо­рону на широком фронте крайне ослабленными силами. Сам комкор Петр Кириллович был волевым, грамотным, требовательным командиром, но сил у него было мало­вато. Мне последовал звонок командарма. Галицкий предложил взорвать мост в тылу обороны корпуса Ко­шевого через безводный канал. Я доложил, что этот мост не имеет никакого значения, канал проходим и без него. Кузьма Никитович сказал: «Мост имеет пси­хологическое значение. Те, кто находится в первых траншеях, не знают, что канал безводный. Они будут упорнее сопротивляться, крепче держать оборону. Толь­ко подрыв моста надо произвести так, чтобы об этом не знал Кошевой». Ночью мы взорвали мост, а наутро позвонил командарм: «Кошевой жалуется, что вы взо­рвали мост, не согласовав с ним. Я ответил: разберусь». При встрече Кошевой выразил недовольство, на что я ответил: «Мост взорван для усиления обороны 8-го стрелкового корпуса». На том конфликт был исчерпан. Но в связи с этим мне вспомнилась другая история, к этому эпизоду не относящаяся, но волнующая меня по сей день.

Однажды ночью я выехал в войска и застрял в мно­гометровой «пробке». Вышел из машины и пешком на­правился в голову колонны, чтобы принять меры к «рас­шивке пробки». Чем ближе я подходил, тем лучше слы­шал знакомый голос человека, который умелыми коман­дами пытался ликвидировать скопление машин. Да, это был он, Ваня Рогоцкий, друг моей юности, а ныне ко­миссар стрелковой дивизии подполковник И. Ю. Рогоц­кий. Мы вместе работали в Донбассе в комсомоле, одно­временно поступали учиться в вуз. Он — на факультет политпросветработы Харьковского института народного образования, а я вместе с ним на тот же факультет и еще на инженерно-строительный факультет Харьковского технологического института. Рогоцкий получил высшее гуманитарное образование и был назначен заведующим районным отделом народного образования, я же, как уже говорил, был оставлен аспирантом на кафедре строительной механики. Часто встречались в Харькове. Рогоцкий еще в начале 1941 года стал политруком роты, агитировал меня пойти в кадры Красной Армии. Но с тех пор мы не виделись. И вдруг такая неожиданная встреча! Оглянувшись, Ваня узнал меня, мы расцелова­лись. Его дивизия входила в состав соседней армии. Вдвоем мы быстро ликвидировали пробку и условились о встрече, поскольку сейчас нам обоим было не до разговоров. Потом мы дважды встречались, вспоминали свои детские и юношеские годы. А дальше произошло нечто непонятное.

Под Кенигсбергом армия, в которую входила диви­зия Рогоцкого, попала в окружение. Командарм реко­мендовал выходить из окружения мелкими группами, на этом же настаивал и комиссар дивизии Рогоцкий. Командир же дивизии решил пробиваться в полном со­ставе. Дивизия с боями вышла из окружения. Рогоцкого среди вышедших не оказалось. Он, действуя по реко­мендации штаба армии, пробивался с небольшой груп­пой офицеров и якобы попал в плен. По другой версии группа Рогоцкого была уничтожена в перестрелке.

Лет через тридцать после войны я получил письмо от офицера дивизии, в котором он сообщил, что Рогоц­кий под угрозой расстрела выступал по немецкому радио   с   призывом  к  нашим   войскам  сдаваться  в  плен. Я поехал в Подольск и в Центральном архиве Мини­стерства обороны перерыл все документы, относящиеся к этому  периоду.  Нашел  политдонесения  Рогоцкого   в политотдел   армии,   но   ничего компрометирующего его не обнаружил. Я и сейчас не могу примириться с мыслью, что   подполковник   Иван   Рогоцкий,   человек,   до   конца преданный коммунистическим идеалам, даже под угро­зой немедленного расстрела мог дрогнуть и согласиться на  подобную  агитацию,   когда  война  подходила к  по­бедному концу. А вообще... Психика человека, бывает, ломается. В какие только условия ни ставила человека война, и что только она с ним ни сотворяла!      12 февраля противник ослабил ведение огня по на­шим войскам. Но и 11-я гвардейская армия тоже не в состоянии   была  продолжать  наступление.   Не  хватало боеприпасов,  в ротах  осталось по 20—35 бойцов,  тре­бовала ремонта военная техника, особенно танки и са­моходные орудия. Поэтому 9 февраля командующий 3-м Белорусским фронтом  генерал армии  И.  Д.  Черняхов­ский отдал приказ перейти к жесткой обороне и гото­виться к выполнению основной задачи — штурму города и крепости Кенигсберг.

Тяжелая утрата

Отдельные контратаки противника то на одном, то на другом участке были систематическими, но в це­лом  на фронте  наступило  затишье.  Однако  было оно внешним. Обе стороны тщательно готовились к дальней­шим действиям. Мы — к штурму города, гитлеровцы —  к его защите. Весь этот период я назвал бы невидимым сражением инженерных войск противостоящих  сторон. Мы оборудовали исходную позицию для штурма, немец­кие саперы — оборонительные рубежи. Основные инже­нерные работы, как и всегда, велись главным образом в ночное время — ночи все еще стояли длинные и тем­ные. В период подготовки операции усиленно работали  наши разведчики.

 Группа   разведки   отдельной   разведроты   в   составе старшего  группы  сержанта  Видова,   сержанта  Егорова, рядовых Ленцова и Грушевского вышла в тыл против­ника в ночь на 17 февраля с заданием выяснить обста­новку в районе Розенау. На окраину поселка немецким командованием были согнаны военнопленные и граж­данское население. Они вели инженерные работы по укреплению подступов к Розенау на развилке шоссей­ных дорог и возводили баррикады на улицах городка. Сержант Видов с Грушевским шли впереди, за ними в некотором отдалении двигались Егоров с Ленцовым. Неожиданно их заметил и окликнул немецкий солдат. Видов, немного знавший немецкий язык, понял, что не­мец-охранник принял их за военнопленных, не заметив в темноте, что они вооружены. Охранник, сонный и наверняка недовольный своим положением, обозвал их русскими свиньями, бездельниками и прокричал, чтобы они не отлынивали от работы.

Неподалеку какие-то люди брали бревна из огром­ного штабеля и несли их к центру поселка, где возво­дилась баррикада. Видов не растерялся, подошел с остальными разведчиками к штабелю. Они взяли бревно и пошли следом за всеми. Когда солдат-охранник остал­ся позади и не мог их видеть, разведчики бросили брев­но возле дороги и продолжили путь по заданному марш­руту. Вернулись они с ценными сведениями, обозначив на карте местонахождение вражеских артиллерийских и зенитных батарей, складов с боеприпасами и стояв­шего юго-западнее Розенау на железной дороге броне­поезда.

18 февраля по всему фронту прокатилась горестная весть: погиб командующий фронтом генерал армии Иван Данилович Черняховский, которого ценили, любили и уважали буквально все — от солдата до Верховного Главнокомандующего.

Часом позже узнали подробности.

Утром Иван Данилович выехал в соединения 3-й ударной армии генерал-полковника А. В. Горбатова. В районе города Мельзак автомашину командующего заметили немцы и обстреляли из тяжелых минометов. Снаряд, разорвавшийся позади автомашины, смертельно ранил И. Д. Черняховского, сидевшего на заднем си­денье, По дороге в госпиталь командующий фронтом скончался. Было ему тогда всего тридцать восемь лет. Никого не щадила война.

И сейчас, по прошествии сорока с лишним лет, ду­мается, что Черняховский при всей его мудрости и предусмотрительности поступил опрометчиво. Невозможно определить мотивы, которыми руководствовался ко­мандующий, предпринимая поездку по открытой мест­ности на виду у неприятеля, тем более что он был предупрежден об опасности командармом 3-й удар­ной. Или был в этом элемент бравады, объясняемый молодостью? Ведь и я около месяца назад выхаживал по первой траншее в полковничьей папахе, и Черняхов­ский сделал мне через Галицкого за это выговор. А теперь вот сам...

События, предшествовавшие трагедии, разными авто­рами описываются по-разному. Уверен, что должност­ные лица, окружавшие Черняховского, не приняли над­лежащих мер безопасности. Генерал Горбатов, узнав о намерении Черняховского приехать к нему в армию, ограничился лишь предупреждением о том, что «район Мельзака обстреливается противником», но не только не позаботился о более безопасном маршруте, но даже не выслал офицеров для сопровождения по укрытым от вражеского огня дорогам, которые, безусловно, име­лись. Командир корпуса, предупрежденный о выезде И. Д. Черняховского, не встречал его, уехав в это время на корпусной наблюдательный пункт. Сопровождавший же командующего фронтом майор плохо ориентировал­ся на местности и путался в маршрутах. Вполне веро­ятно, что у Ивана Даниловича появилось подозрение нежелании комкора встречаться с ним, и это вызвало его решение побывать на корпусном НП.

Пишу об этом с острой, до сих пор не утихнувшей болью потому, что мне неоднократно доводилось встре­чаться с Иваном Даниловичем в боевой обстановке, и каждая такая встреча оставляла глубокий след в памя­ти. И. Д. Черняховский покорял своим обаянием, высо­кой организованностью, силой воли, четкостью суждений и разносторонними знаниями.

Первая встреча с ним произошла вскоре после успеш­но проведенной наступательной операции «Багратион». Войска 11-й гвардейской армии закрепились тогда на за­нятых рубежах, получив приказ перейти к жесткой обо­роне по всему фронту.

На мне, как начальнике штаба инженерных войск армии, лежала ответственность за разработку и осущест­вление планов инженерного обеспечения обороны. А осу­ществить их было не так просто. Не хватало средств заграждений: противотанковых и противопехотных мин, взрывчатых веществ, колючей проволоки. Войска плохо обеспечивались даже рядовым инструментом для про­изводства инженерных работ — лопатами, киркомотыга­ми, топорами, ломами, пилами, не говоря уже о скобах, болтах, штырях, которые мы в основном изготавливали своими силами в примитивных кузницах. Не справлялся с колоссальным объемом перевозок и транспорт. При­ходилось всячески маневрировать силами и средствами. Вот в эти-то особо трудные для инженерных войск дни и раздался однажды в час ночи в моем блиндаже телефонный звонок. Поднимаю трубку, узнаю голос ко­мандарма генерал-полковника К. Н. Галицкого:

—   Зайдите ко мне. Вас хочет видеть командующий фронтом.

—   Что с собой взять?

—   Ничего  не  надо.   Командующий  фронтом  просто желает познакомиться с вами.

—   Есть, товарищ командующий! Иду!

Вхожу в блиндаж командарма, представляюсь. На­встречу поднимается молодой, крепко сложенный, по-мужски красивый генерал-полковник. Так вот он каков легендарный Черняховский, в недалеком прошлом па­стух и путевой рабочий! В проницательном взгляде ви­дится усталость, но выглядит бодро, даже молодцевато. Иван Данилович протягивает руку.

— Садитесь,— приглашает   Черняховский,   показывая на свободный стул возле широкого, хорошо знакомого мне стола, и задает вопросы об оперативной обстановке в полосе обороны армии, инженерной подготовке пози­ций,  наличии инженерных средств борьбы,  о  стоящем против нас  враге и его  оборонительных  сооружениях.

Признаться, я никогда не робел в присутствии вы­сокого начальства, считая, что какой бы высокий пост человек ни занимал, он такой же человек, как и ты, только наделенный большей властью. Отвечал конкрет­но, так как обладал хорошей памятью и держал в голо­ве цифр не меньше, чем в штабных бумагах. Да и саму обстановку знал не с чужих слов.

Иван Данилович заметно оживился, глянул на меня с хитринкой, словно соображая, каким вопросом поза­ковыристее можно меня сразить.

— А как дела с минными заграждениями?

Я достал из полевой сумки карту минных полей, ко­торую всегда носил с собой, развернул перед командую­щим фронтом.

Черняховский окинул карту внимательным взглядом, как бы перенося ее в свою память, и тут же поднял голову:

— А почему такая неравномерная плотность минных полей?

Водя карандашом по схеме, я доложил о танкоопас­ных направлениях, о соотношении сил на отдельных участках обороны и почувствовал, что и командарм, и командующий фронтом остались довольны моим докла­дом.

И снова взгляд с хитринкой:

—   Скажите, полковник,  почему у вас на карте не­сколько  неряшливо   оформленных  участков?  Вот  здесь минные поля стерты, тут нанесены новые...

—   Это   моя   рабочая   карта,   товарищ   командующий фронтом. Я вношу в нее изменения в боевых условиях, когда   приходится   менять   расположение   заграждений. Мы постоянно следим за маневрами противника, силами и средствами  и усиливаем участки, где он сосредоточи­вает войска или танки.

—   Это я понимаю. Но можно было бы перед коман­дующим фронтом положить чистую, а не потертую карту.

—   Можно.  Сейчас  я  вызову  из  штаба  товарища  с картой заграждений, выполненной тушью по состоянию на ноль-ноль часов.

—   Сейчас   не   надо, — сказал Иван Данилович. — Но имейте это в виду, пожалуйста, на будущее.

— Есть, товарищ командующий! — я встал и взял под козырек.

Вышел из блиндажа командарма расстроенный. Упре­кал себя за то, что послушал Галицкого и не прихва­тил с собой штабную карту.

Второй раз с командующим 3-м Белорусским фронтом мне довелось встретиться при несколько иных обсто­ятельствах. Войска 11-й гвардейской армии после успеш­но проведенной первой части операции «Багратион» так­же находились в обороне, но уже на территории Литвы. Сделано было много: перед фронтом армии установлены почти сплошные минные поля и проволочные заграж­дения, взорваны мосты и переправы, подготовлена ши­рокая сеть траншей и ходов сообщения полного про­филя, оборудованы огневые позиции для артиллерии, минометов, пулеметов, «катюш», танков, построены командные и наблюдательные пункты с высокой сте­пенью защиты для командиров всех степеней. Так что мы с полным правом могли считать нашу оборону до­статочно надежной в огневом отношении, а ее инже­нерное оборудование хорошим. И то, что неожиданно к нам прибыл руководящий состав штаба фронта во главе с И. Д. Черняховским, нас не обеспокоило, хотя и стало известно, что Черняховский дал указания коман­дующим родами войск и начальникам служб фронта провести проверку на высоком уровне требовательности, вплоть до придирчивости.

По окончании проверки состоялся разбор. Началь­ники родов войск и служб штаба фронта докладывали Ивану Даниловичу результаты проверки. Картина ри­совалась в весьма мрачных тонах. Резко критиковались самые мелкие, легко исправимые недостатки в отдель­ных полках и дивизиях. Командарм заметно нервничал, а на лице И. Д. Черняховского читалось нескрываемое удовлетворение.

Дошла очередь до доклада заместителя командую­щего фронтом — начальника инженерных войск фронта генерал-лейтенанта инженерных войск Н. П. Баранова. Он докладывал последним.

Николай Парфеньевич был человеком высокой куль­туры и широкой эрудиции. Участник первой мировой войны. После окончания учебы в кадетском корпусе был назначен в команду охраны царя Николая Второ­го, откуда его «турнули» на Кавказ в войска за «воль­нодумство». Он был беспартийным и в разговоры на политические темы не вступал.

—   Товарищ командующий фронтом,— начал генерал-лейтенант  Баранов,— вы  знаете,   что  я  на   своем  веку перевидал немало оборонительных рубежей и их инже­нерное  оборудование.   Но,  признаюсь,  такого   сильного инженерного обеспечения огневыми позициями, заграж­дениями,   траншеями,   ходами   сообщений,   командными и наблюдательными пунктами, как в  11-й гвардейской армии, мне встречать не приходилось.

—   Это   звучит   неубедительно,— нахмурился   Черня­ховский.— Общие фразы.

—   Извините, товарищ командующий фронтом, но я могу привести и неопровержимые данные,— и Николай Парфеньевич   стал  говорить  о протяженности траншей, плотности   минно-взрывных   заграждений,   оборудован­ных  позициях,  как основных,  так и запасных,  назвал глубину оборонительного рубежа и так далее.

Я слушал Н. П. Баранова   и в душе восхищался его объективностью, выдержкой и благородством. Он спу­тал все карты комфронтом, который хотел, как мы поз­же узнали, дать разнос командованию 11-й гвардейской армии.

После его доклада И. Д. Черняховский объявил пе­рерыв. Позднее нам сообщили, что во время перерыва командующий фронтом был недоволен «адвокатством» Н. П. Баранова.

После перерыва выступил И. Д. Черняховский, ко­торый обобщил результаты проверки и поставил перед армией очередные задачи. Выводы были сдержанными, хотя  в них  сквозила чрезмерная  строгость в оценках.

«Крутовато ведет разбор комфронтом»,— думал каж­дый из нас, и в то же время оправдывал Черняховско­го: так, мол, и должно быть.

И все же от придирчивости проверяющих на душе остался неприятный осадок. Многие из нас считали проверку необъективной. Лично мне больно было за нашего командарма, который делал все, что в челове­ческих силах, чтобы 11-я гвардейская армия никогда не подвела командование — ни в наступлении, ни в обо­роне. Но самое удивительное заключалось в том, что К. Н. Галицкий, гордый и самолюбивый, с пониманием воспринял критику проверяющих и даже успокаивал нас:

— Все   правильно.   Я   бы   на   месте  командующего фронтом поступил точно так же. Разве мы со своих ко­мандиров корпусов, дивизий, полков спрашиваем мень­ше? Так что не унывайте.  Иван Данилович  верно счи­тает, что с гвардейской армии спрос особый.

Позднее мне еще не раз доводилось встречаться с И. Д. Черняховским на наблюдательных и командных пунктах, на совещаниях, полевых и штабных учениях, докладывать ему оперативную обстановку и планы ин­женерного обеспечения частей 11-й гвардейской армии. И не раз в конце доклада Иван Данилович спрашивал:

—   Ну   как,   полковник,   карта   минно-взрывных   за­граждений?

—   Докладываю, товарищ командующий фронтом: так же как и при первом моем докладе вам — при мне ра­бочая, в штабе — парадная.

—   Ну то-то же,— смеялся Иван Данилович.

В стиле его руководства войсками, в замыслах фрон­товых и армейских операций, в разработке штабных документов виделся широкий размах,  творческий подход, глубокая эрудиция, настоящий талант организато­ра крупных сражений. Все мы, командиры разных сте­пеней, ощущали его кипучую энергию, высокую требо­вательность, мужество и исключительную работоспособ­ность.

Тяжела была утрата. Тяжесть усугублялась и тем, что до победного окончания Великой Отечественной войны оставалось всего два месяца и двадцать дней.

Ставка Верховного Главнокомандования возложила командование 3-м Белорусским фронтом на Маршала Советского Союза А. М. Василевского. Назначение на эту должность такого крупного военного специалиста, являвшегося к тому же заместителем Верховного Глав­нокомандующего, еще раз свидетельствовало об огром­ной значимости Восточно-Прусской операции и полного разгрома врага на территории Восточной Пруссии.

С маршалом А. И. Василевским я столкнулся впер­вые в дни форсирования Березины. Фронтовая страте­гическая обстановка складывалась тогда весьма сложно. По плану операции 5-я танковая армия генерала П. А. Ротмистрова, впоследствии Главного маршала бро­нетанковых войск, должна была вводиться в прорыв в полосе соседней армии с севера. Однако противник на том участке оказал сильное сопротивление и его обо­рона не была прорвана. Командующий фронтом прика­зал генералу Ротмистрову повернуть армию и после соответствующего маневра войти в прорыв в полосе 11-й гвардейской армии в районе Борисова и обеспечить продвижение войск западнее Березины.

Честно говоря, у нас своих забот хватало по горло, только успевай поворачиваться, а тут — переправить це­лую армию со всем ее неимоверно тяжелым «имущест­вом». Сроки к тому же устанавливались самые жест­кие.

На строительство нового моста через Березину мы направили 2-ю штурмовую инженерно-саперную брига­ду, которой командовал полковник Георгий Тихонович Соколов. На него самого и его саперов можно было по­ложиться, и я, отдав соответствующие распоряжения, не очень беспокоился за выполнение этой задачи. Меня куда больше волновали события, происходящие южнее этого участка, где под непрестанным огнем противника и частыми бомбежками переправлялись дивизии нашей армии, и потому с рассветом я поехал туда. Нужно было обеспечить срочную доставку понтонов и форсирование Березины. Транспорта, как всегда, не хватало, к тому же часть его пришлось отдать бригаде полковника Соколова.

Не успел я дать «накачку» за медлительность и не­расторопность некоторым саперным командирам, как меня вызвал по рации адъютант командующего армией и передал его распоряжение немедленно снова прибыть на строительство нового моста. Больше ни о чем адъ­ютант не сказал, а я не спросил, поскольку разговор шел открытым текстом, и его могли подслушать немцы.

Приезжаю и вижу целую свиту военных, среди ко­торых выделялся человек в американском комбинезоне защитного цвета без каких-либо знаков различия, что само собой говорило о высокой его должности. Только он повернул голову в мою сторону, я по портретному сходству узнал Александра Михайловича Василевского. Был он полноват, но не грузен, и полнота эта удиви­тельно соответствовала его открытому, округлому, чисто русскому лицу с полными губами и мясистым носом. Вероятно, велико было стратегическое значение строя­щегося моста, если сюда прибыл представитель Ставки Верховного Главнокомандования.

Я тут же представился, приготовился к докладу, но Василевский упредил:

—Полковник Соколов мне обо всем доложил. Мне важно знать, будет готов мост к вечеру или нет?

—Будет,  товарищ маршал, — уверенно сказал я, не раздумывая.

Василевский посмотрел на меня долгим изучающим взглядом, словно сам себя спрашивал в этот момент, можно ли доверять слову стоящего перед ним полков­ника.

—При   всех   обстоятельствах   мост  к   вечеру   будет построен,— повторил  я  твердо,   чтобы   рассеять   сомне­ния маршала.

—Вопросы,    просьбы    есть? — взгляд    Василевского смягчился.

—Есть, товарищ маршал. Одна просьба: необходимо прикрыть строительство моста авиацией.

Работы велись днем, и самолеты противника в лю­бой момент могли сбросить на мост бомбовый груз и свести на нет все наши усилия. Это беспокоило.

— Хорошо, такую команду я дам,— сказал Василев­ский, кивнул всем на прощание и уехал со своим окру­жением.

Слово свое мы сдержали. Ровно в девятнадцать ноль-ноль мост был готов. И вовремя! Буквально через не­сколько минут на головном танке подъехал генерал Рот­мистров.

—   Все в порядке?

—   В порядке. Можете начинать переправу.

Почти сутки, не смыкая глаз, за разговорами на са­мые разные темы, просидели мы вдвоем с Ротмистровым на бревне, на противоположном берегу, пока через мост не переправилась вся 5-я танковая армия. На прощание генерал Ротмистров крепко и благодарно пожал мою руку, а я пожелал славным танкистам успеха в предстоя­щих боях.

Новый командующий 3-м Белорусским фронтом мар­шал А. М. Василевский провел ряд организационных мероприятий. Так, 1-й Прибалтийский фронт, которым командовал генерал армии И. X. Баграмян, был преоб­разован в Земландскую группу войск с включением ее в состав 3-го Белорусского фронта.

Инженерные войска 11-й гвардейской армии в это время продолжали создавать на достигнутых рубежах прочную и жесткую оборону.

Хочется привести полностью один из документов, сохранившихся в архиве Министерства обороны СССР. Это описание рубежа обороны 16-го гвардейского стрел­кового корпуса, сделанное корпусным инженером гвар­дии майором  П.  С.  Фроловым  на  24 февраля  1945 г.:

«1. Соединения корпуса — 31 и 84 ГвСД занимают оборону на рубеже: справа шоссе 200 м севернее Аль­тенберг (искл.) — севернее Хох Каршау — Гросс Кар­шау — железная дорога Кенигсберг — Бранденбург сев. 250 м Годринен — восточнее Вартен 500 м южнее Вартен 500 м — севернее Mayлен — южнее отм. 4,0 — к Маулен.

2.       Оборона  противника  проходит:   справа  по  север­ной стороне шоссе Зелингфельд — Кальген (до Гросс Кар­шау), затем переходит на южную сторону шоссе — юж­нее отм. 6,6 южнее Вартен отм. 2,0 — севернее отм. 4,0.

3.       Местность представляет собой равнину с некото­рым понижением в сторону противника. Каких-либо рез­ко выраженных высот или лощин не имеется, за исклю­чением   некоторых   небольших   высот  (например,  20,3).

Поблизости от переднего края леса нет. Имеется лишь кустарник, небольшими площадями расположенный в разных местах по всему рубежу. Рек нет. Небольшой ручей   проходит  южнее   Вартен  в  западном   направле нии. Имеются ирригационные канавы, проходящие в на­правлении с севера на юг, и одна канава, проходящая с запада на восток (восточнее и южнее Годринен). В глу­бине обороны — восточнее 1,3 км Годринен расположено торфяное болото, вытянутое с севера на юг...

4. Естественное препятствие на переднем крае — за­болоченный участок северо-восточнее Маулен. Естествен­ное  препятствие  в глубине  обороны — вышеупомянутое торфяное болото. Других естественных препятствий нет. Таким образом, весь рубеж в основном можно считать танкопроходимым.  Ирригационные каналы,  имеющие в своем большинстве меридиальное направление, большого значения,   как  естественные препятствия,  не имеют.

Естественная маскировка, за исключением небольших площадок кустарника и отдельных хуторов (с насажде­нием), отсутствует.

Скрытых подходов к переднему краю не имеется, в связи с чем передвижение в дневное время затрудни­тельно.

Некоторые возвышенности местности по отношению к противнику не представляют каких-либо преимуществ, так как местность одинаково просматривается как с той, так и с другой стороны на глубину до 1—2 км.

5.        Наиболее танкоопасным направлением следует счи­тать: шоссе Зелингфельд — Кальген, шоссе Кенигсберг — Бранденбург и шоссе, проходящее через Годринен.

6.        В инженерном отношении рубеж оборудован сле­дующим образом:

а)  ПТМ поля сплошные перед всем передним краем от   шоссе   севернее   Альтенбург   200   м   до   небольшого озера, что восточнее Вартен 600 м...

Всего установлено   16 308  противотанковых  мин.

б)  ППМ поля установлены лишь на отдельных участ­ках частых контратак противника...

Всего установлено  ИЗО противопехотных мин.

в)  Проволочные   заграждения — рогатки   прикрывают весь передний край. Имеется только один разрыв — юж­нее отм. 2,0—500 м (заболоченный участок).

Всего установлено рогаток 10 235 п/м.

г)   Траншея — глубиной от 0,8 до  1,1—1,2 м шириной поверху 60—80 см,  понизу — 30—40 см несплошная...

Часть траншей залита водой.

д)  Ходы   сообщения   не   развиты.   На   весь   участок фронта протяженностью около  11  км имеется 7 ходов сообщения общей длиной 1878 м.

е) Стрелковые ячейки и пулеметные площадки име­ются в недостаточном количестве. В среднем в 84 ГвСД одна стрелковая ячейка приходится на 20 с лишним мет­ров фронта...»

Такие же описания рубежей обороны были пред­ставлены в штаб инженерных войск армии и остальными корпусными инженерами.

Читатель может представить себе и объемы оборо­нительных работ, и те сложности, с которыми саперам приходилось сталкиваться при их выполнении.

Что такое установить семнадцать с половиной тысяч мин?

И не на учебном поле при солнечном свете, а ночью, в кромешной тьме, под непрестанным ружейно-пулемет­ным огнем противника, под ослепляющими вспышками вражеских осветительных ракет, когда приходится тут же падать, вдавливаться в холодную, насквозь промок­шую или промерзлую землю, сливаться с ней недвижи­мо, и лишь только ракета погаснет, тут же вскакивать и продолжать опасную работу до следующей ракетной вспышки. И так ночь за ночью... И нельзя ошибиться.

Нельзя было ошибаться и нам, инженерным началь­никам, при выборе места будущего минного поля. Оно должно дополнять и усиливать огневую систему, быть ее составным элементом. Важно выбрать наиболее угро­жаемое направление. Варьированием установки минных полей и отдельных мин можно ввести противника в заблуждение, устроив «минный сюрприз» или подста­вить «бока» танковой колонны под огонь нашей про­тивотанковой артиллерии.

Вместе с командирами войсковых соединений инже­неры проводили рекогносцировки, вместе вырабатывали план действий, согласовывали вопросы взаимодействия с командирами артиллерийских и стрелковых частей.

Наша оборона была всегда надежна. За всем этим стоял труд отважных саперов-минеров, которые при установке минных полей показывали образцы мужества и отваги. Вот всего лишь несколько примеров...

Отделение саперов 243-го батальона 66-й бригады старшего сержанта Марка Викторовича Егуткина никак не могло приступить к выполнению задания по установ­ке мин, потому что по определенному им участку бес­престанно строчил вражеский пулемет. Тогда Егуткин взял ручной пулемет, по-пластунски подполз к против­нику и с расстояния около ста метров уничтожил огневую точку врага, а затем приступил со своим отделе­нием к минированию участка. Задание они выполнили в срок и без потерь.

Под сильнейшим пулеметно-минометным огнем на два часа пятнадцать минут раньше срока было установ­лено минное поле в полосе 1б-й дивизии третьей ротой 140-го инженерно-саперного батальона, которой коман­довал коммунист лейтенант Банников.

Рота 20-го отдельного гвардейского саперного бата­льона производила минирование танкоопасного направ­ления на участке 169-го стрелкового полка, находясь впереди боевых порядков пехоты. Саперов засек против­ник. Гитлеровские автоматчики попытались обойти бой­цов с флангов, окружить и уничтожить. Командир роты гвардии капитан Николай Александрович Мозжухин приказал отставить на время минирование и взять в руки оружие. Немецкие автоматчики были уничтожены. Саперы же после этого установили 150 противотанковых мин, на которых на следующий день подорвались тя­желый вражеский танк и тягач. Тогда же на минных полях, установленных саперами 41-го батальона, по­дорвались один средний танк, два самоходных орудия и одна легковая автомашина.

В начале февраля, когда войска армии перешли к обороне, отражая атаки противника, минами перекры­вались танкодоступные направления большей частью во время самой атаки. В этих случаях саперам частень­ко приходилось совмещать свою основную профессию с профессией бойца-пехотинца.

В ночь на 6 февраля противник предпринял атаку в районе Маулен. Перекрыть минами танкодоступное на­правление было поручено взводу младшего лейтенанта комсомольца Ивана Дудника. 257 противотанковых мин было уложено в землю, при этом часть взвода отражала атаку, а вторая устанавливала мины. Еще более трудную задачу пришлось выполнять саперам на следующую ночь, когда гитлеровцы предприняли три атаки, одну за дру­гой. Ивана Дудника при второй атаке ранило в ногу, но он, наскоро перевязав рану индивидуальным паке­том, не покинул поле боя, пока задание не было вы­полнено.

Не о всех подвигах саперов мне тогда сообщали, не все удержалось в памяти. Нетрудно, наверное, пред­ставить читателю, с каким волнением и внутренним тре­петом перелистывал я архивные документы тех дней и читал короткие, лаконичные донесения. Вот хотя бы две выдержки из политдонесения начальника политот­дела штурмовой инженерно-саперной бригады подпол­ковника Чижова:

«9.02.45 г. 6 танков и до роты пехоты противника атаковали наши передовые части. Взвод пехоты разбе­жался. Противник двигался на населенный пункт, в ко­тором было три сапера: сержант Гузанов, парторг роты рядовой Пессель и рядовой Чиченков. Сражались они до последнего патрона. Всех ранило. Гузанов с переби­той ногой сполз в воронку и продолжал бой. Расстреляв патроны, приготовил гранаты, но к нему сполз санитар и вынес с поля боя».

«Коммунист ст. сержант Мухоров со своим отделе­нием саперов находился на КП командира 95-го стрелко­вого полка. Немцы окружили КП с трех сторон. Мухо­ров с отделением занял круговую оборону, отбил все атаки, истребив более 40 гитлеровцев. Командир полка, выйдя из КП, обнял и расцеловал Мухорова».

Сколько вопросов хотелось бы задать подполковнику Чижову! Откуда они родом, эти храбрецы? Где нахо­дился тот самый населенный пункт, названия которого нет в политдонесении? Может, это был просто неболь­шой хутор с домиком и сараем? И кто еще был из саперов с Мухоровым? Ведь не он же один сражался с гитлеровцами, просочившимися в наш тыл и окружив­шими КП командира полка...

Молчит пожелтевшая от времени бумага с выцветаю­щими чернилами. И подполковника Чижова обвинять трудно. Это сейчас мы доискиваемся до причин, хотим знать все происходившее сорок с лишним лет назад. Тогда же было не до того. Тогда все казалось простым и ясным. Того же старшего сержанта Мухорова навер­няка знали все в бригаде, и вряд ли подполковник Чи­жов думал, что его политдонесение будет аккуратно подшито в папку с надписью: «Хранить вечно». Иначе он, бесспорно, постарался бы изложить в нем все под­робности, которые нас сейчас так интересуют.

А может, и хорошо, что он этого не знал? Краски ведь тоже бывают разными. Главное — сказана правда. Четкая и ясная. Остальное можно довообразить и до­мыслить. Даже представить себе Гузанова, Чиченкова и Мухорова широкоплечими, высокими, могучими бо­гатырями, хотя на самом деле они, скорее всего, были обычными,  некрупной  стати  людьми,  усталыми,  в  потертых и грязных шинелишках. Но ведь от этого зна­чимость их подвигов не уменьшается, наоборот...

Весь февраль стояла погода с частыми мокрыми сне­гопадами, дождями и моросью, сплошными туманами, которые были на руку саперам-разведчикам.

Инженерно-разведывательные группы уходили на поиск в нейтральную зону по нескольку раз в день, чтобы досконально разведать наличие оборонительных сооружений на переднем крае и в глубине обороны про­тивника, минных полей на подходе к первым траншеям, всевозможного рода препятствий и заграждений. Засы­лались группы инженерных разведчиков и в тылы про­тивника. С точными и достоверными сведениями возвра­тилась из тыла группа сержанта Видова с разведчиками Егоровым, Линцовым и Грушевским. За отведенные им сутки они углубились в оборону противника на пять ки­лометров, засекли места расположения артиллерийских батарей и позиций, складов боеприпасов, дотов и дзотов, по которым потом открыла огонь наша артиллерия.

Особенно мы усилили все виды разведки в марте, когда разрабатывался план штурма Кенигсберга. Только разведчики 9-й штурмовой инженерно-саперной брига­ды изучали в этом месяце оборону противника сто один­надцать раз.

В ночь на 25 марта в тыл противника ушла группа разведчиков старшего сержанта Сарсенова, в которую входили еще два сапера — Иванов и Самделькин. Они возвратились через двое суток, установив, что основная линия обороны противника на этом участке проходит по южным окраинам Праппельна и Понарта. Там они обнаружили сплошную линию траншей. В жилых домах этих местечек окна были заделаны кирпичом, и в ник устроены амбразуры для пулеметов. Инженерно-оборо­нительные работы велись немцами днем и ночью с при­влечением гражданского населения.

Перейдя первую линию траншей противника в рай­оне Гросс-Каршау, группа наткнулась на противопехот­ное минное поле. Детально его обследовав, саперы установили, что мины расположены в три ряда, в шах­матном порядке, на расстоянии трех метров друг от друга. На южной окраине Праппельна разведчики обна­ружили замаскированные досками 75-миллиметровые ору­дия, поставленные на стрельбу прямой наводкой, а на южной окраине Понарта, где проходила сплошная тран­шея с водой, на дне заметили ход к бункеру. Восточнее леса ими был засечен и нанесен на карту замаскиро­ванный землей дот с двумя амбразурами. Продвигаясь дальше, они обнаружили три кирпичных сарая с амбра­зурами, дзот, узкоколейку, теряющуюся среди разру­шенных домиков, что севернее Хох-Каршау и т. д.

Благодаря разведданным, полученным ими, мы имели довольно полные и достоверные сведения об инженер­ных сооружениях, артиллерийских и минометных пози­циях этого рубежа, что впоследствии значительно предо­пределило успех прорыва.

Нередко саперы-разведчики работали не только ви­зуально. Идя впереди боевого маршрута самоходных установок 1-й гвардейской стрелковой дивизии, саперы-разведчики 42-го батальона комсомольцы младший сер­жант Григорий Баранович, рядовые Арменак Григорьян, Василий Самойленко, награжденный медалью «За отва­гу», и пожилой сапер Сергей Алексеевич Пономарев вышли к железнодорожному мосту в районе станции Людвигсорт. Мост этот находился впереди боевых по­рядков пехоты под наблюдением противника, который намеревался, видимо, взорвать его, когда на мост взой­дут наши танки или самоходки. Но маневр не удался. Саперы опередили гитлеровцев. Они скрытно подобра­лись к мосту, сняли с железнодорожного полотна 25 зарядов взрывчатки и охраняли мост до подхода нашей самоходной артиллерии.

Еще более похвальное самообладание проявил ефрей­тор 43-го отдельного гвардейского саперного батальона Дмитрий Ефимович Топилин. На гимнастерке сапера красовался орден Красной Звезды, полученный им за отвагу, проявленную в боях под Оршей. Под огнем не­приятеля он проводил разведку реки и моста в г. Бран­денбурге. Заметил плохо замаскированные провода взрывной сети. Вытащил нож, перерезал. Собрался воз­вращаться, но подумал, что к зарядам могут быть до­полнительно протянуты бикфордовы шнуры. И чтобы быть полностью уверенным, что гитлеровцы не смогут подорвать мост, ефрейтор Топилин решил вынуть взрыватели из снарядов. Когда вынимал последний взрыватель, его тяжело ранило. Подоспевшим на помощь товарищам он сказал, что мост разминирован и что боевую технику можно пропускать по нему без опаски. За этот подвиг ефрейтор Топилин был награжден вто­рым орденом Красной Звезды.

В  задачу  инженерных  разведчиков  часто  входил  и захват «языков». В составе разведгруппы отдельной раз­ведроты 66-й бригады под командованием старшины Приходько саперы Петр Александрович Силанов и Гав­риил Ильич Береза неоднократно производили разведку инженерных сооружений переднего края противника. 8 марта западнее Гросс-Каршау они обнаружили не­мецкий бункер, забросали его гранатами, захватили трех «языков» и привели в штаб для допроса. Это уже было не то время, когда пленные гитлеровцы вели себя на допросах надменно и говорили, что Москва все равно будет стерта с лица земли. Сейчас безропотно соглаша­лись, что война ими проиграна, что Гитлер погубил не­мецкую нацию, и рассказывали все, что знали. И про­верка показывала, что говорят они правду.

Командир взвода 2-й роты 140-го инженерно-сапер­ного батальона лейтенант Федор Федорович Коваленко по распоряжению командира роты прибыл на команд­ный пункт командира 2-го батальона 97-го полка 31-й дивизии.

— Смотри туда,— сказал лейтенанту комбат,— видишь форт?..  Так вот из-за него  мы ни  на метр  не можем дальше  продвинуться.   Полощет  огнем  почем  зря — го­ловы  не  поднять.   Так  что  выручайте  пехоту,   братья-саперы.

Коваленко посмотрел в бинокль.

— Ну  какой же  это форт!   Обыкновенный  железо­бетонный бункер.

— Форт или бункер — черт их разберет!  Пробовали подавить  артиллерией — ничего  не  вышло,   только  сна­ряды зря извели.

— Артиллерией   бесполезно,— сказал  Коваленко.— У него ж стены в полтора метра, ни один снаряд не возь­мет,   если  только  в  амбразуру  не  попадешь.   Пехотой поддержите?

— Поддержим, конечно, лишь бы вы нам эту штуку вверх тормашками поставили.

— Попытаемся,— сказал Коваленко.

— На   пути   минное   поле,— предупредил   комбат.— Немцы  этих   мин   где  попало  понатыкали.  Двое  моих солдат подорвались. Так что и тут без вас ни шагу.

Коваленко   вернулся   к   своему   взводу.   Двенадцать саперов, воспользовавшись передышкой, сидели на дне второй  траншеи.   Лейтенант  рассказал  о  поставленной перед ними задаче. Парторг второй роты рядовой Ма­кеев поднялся:

— Я пойду первым. Коммунисты  за  мной.   Задачу, товарищ  лейтенант,   выполним,— и   вдавил  дымящуюся самокрутку в глинистую стенку траншеи.

Вместе с пехотинцами саперы пошли в атаку. Гитле­ровцы открыли сильнейший пулеметный огонь. Пехота залегла. Саперы броском достигли минного поля, сде­лали в нем проход, подобрались к бункеру с тыла. С поднятыми в руках гранатами Макеев, сержант Сер­гей Алешин, рядовые Николай Бирюков и Жернов и лейтенант Коваленко ворвались в бункер:

— Хенде хох!

Перепуганные неожиданным вторжением гитлеровцы тут же подняли руки. Их было одиннадцать человек. Пленных сдали обрадованному комбату.

Дивизионный инженер гвардии майор Васильев по­ставил перед взводом новую задачу: проделать в мин­ном поле широкий проход, подвести к бункеру само­ходную артиллерийскую установку и заминировать про­странство впереди боевых порядков продвинувшейся пехоты.

Огонь из бункера уже не бил по саперам, а отдель­ные пулеметные очереди и ружейные выстрелы хоть и мешали работе, но уже не были так опасны. К тому же спустились сумерки и на землю упал туман. Саперы установили 250 противотанковых и 200 противопехотных мин. Лейтенант Коваленко отрапортовал о выполнении задания.

Все это происходило в те дни, когда в сводках Сов-информбюро о действиях наших войск сообщалось ко­ротко: «На фронте существенных изменений не про­изошло».

Накануне

С приближением начала штурма Кенигсберга я все чаще и чаще спрашивал себя: все ли сделано, нет ли каких упущений, которые могут отрицательно ска­заться в ходе штурма.

Во второй половине марта — начале апреля я часто встречался со своими штабными работниками, в основ­ном ночами, а с раннего утра до позднего вечера хо­дил или ездил по частям и соединениям, проводя ре­когносцировки,   проверяя   выполнение   ранее   отданных приказаний,  уточняя  планы  инженерных  работ,   помо­гая войскам техникой.

Планом инженерной разведки нашего штаба преду­сматривалось в период с 15 марта по 1 апреля 1945 года уточнить систему инженерных сооружений и за­граждений противника, проходимость танками мест­ности, особенно в направлениях Зелигенфельд, Шен­флис, фл. Ной Форверк, Авайден, Гросс-Каршау, Понарт, Кальген. Намечалось установить наличие дотов, дзотов, убежищ и траншей, противотанковых препятствий (рвов, ежей, надолбов), баррикад и минных заграждений в глубине обороны противника в районах Шенфлис, Понарт, Розенау, парк Нессер-Гартен, Праппельн, Кальген, Шпандинен, Шенбуш и Кон­тинен, а также ширину, глубину и подходы к реке Беек, проходимость районов разведки танками, состав, наличие, укомплектованность и характер использования инженерных частей противника. План также преду­сматривал наблюдение за производством инженерных работ противником на переднем крае и в глубине его обороны и разведку состояния дорог, мостов и пере­прав через реку Прегель в Кенигсберге.

Задачи в боевых условиях ставились перед инже­нерными частями нелегкие, но справились они с ни­ми вполне успешно, проводя инженерную разведку до последнего часа перед штурмом. Особые уточнения по­требовались перед утверждением окончательного плана наступательной операции. Необходимо было, в частно­сти, уточнить данные о немецком противотанковом рве на одном из участков, где планировался пропуск на­ших танков и самоходных установок.

Командир отдельной инженерной роты разведки капитан Решетник получил боевое распоряжение ко­мандира 66-й бригады, в котором предписывалось до­быть сведения о противотанковом рве в районе от 200 до 500 м юго-восточнее отм. 17,1 между Авайден-Шпай­херсдорф и до северной окраины Шенфлис, представить данные о поперечном сечении рва и его протяжен­ности. Если ров участками, то расстояние между ними. На обратном пути предлагалось установить наличие противотанковых надолб в районе южнее Авайден.

Всю ночь с первого на второе апреля группа раз­ведчиков лейтенанта Москвитина провела в тылу про­тивника, и возвратившись на рассвете, не только пол­ностью  выполнила  задание  и  представила  штабу  точный   чертеж   рва   со   всеми   размерами,   но   и   добыла немало дополнительных сведений.

А вот группа разведчиков старшего лейтенанта Абду­гали Курмангалиева, которой ставилась задача взять пленного в районе прудов восточнее Понарта, вернулась с пустыми руками. Противник проявил исключительную бдительность.

Иногда звонил командарм: «У Завадовского не по­лучается с разведкой. Пошлите свою». Разведка инже­нерных войск армии всегда была полной и достоверной. Она заслужила добрую славу в войсках.

Однажды в штабе армии усомнились в том, что наши разведчики смогли проникнуть в тыл противника, по­добраться к пригородам Кенигсберга. Меня это задело, поскольку я сам «курировал» разведку, придавая ей исключительно важное значение, и заставлял своих по­мощников тщательно проверять и перепроверять все данные.

Вызвал начальника разведки 66-й бригады майора Замотина и поручил ему организовать разведку с опыт­ными разведчиками инженерных подразделений с вклю­чением в состав разведгруппы хотя бы одного обще­войскового. Маршрут — с юго-восточной стороны в рай­он аэродрома. Там немцы наверняка усилили охрану. Обеспечение перехода взять на себя.

В тыл противника ушла группа из трех разведчиков-саперов и одного общевойскового. Они проникли в задан­ный район Кенигсберга, выполнили порученное задание и успешно вернулись в боевые порядки. Участник и «сви­детель» — представитель общевойсковой разведки восхи­щался постановкой разведки у «инженеров».

Сохранилась разработанная разведотделом штаба ин­женерных войск армии записка тех дней об оборони­тельных сооружениях и заграждениях противника на подступах к Кенигсбергу. Привожу ее полностью, без какой-либо правки:

«Действием тыловых, поисковых групп, наблюдением, изучением материалов аэрофотосъемки, допроса плен­ных, перебежчиков, показаниями местного населения и изучением других  источников  разведки установлено:

Оборонительный рубеж в полосе прорыва проходил:

Первая линия: вдоль линии окружного шоссе;

вто­рая: Зелигенфельд, Шенфлис, южн. окраина Авайден, южн. окраина Понарт, Праппельн и Шпандинен;

третья: Иерузалем, Шпайхерсдорф, Понарт, Шенбуш, Континен;

четвертая: сев.- вост. окраина Розенау, Розенау, Цент­ральный вокзал, северный берег р. Беек, военная га­вань;

пятая: собственно крепость-цитадель с фортами внутренней линии и сооружениями полевого типа.

1. Характеристика оборонительного рубежа.

В основу оборонительного рубежа положены:

а) мощ­ные узлы сопротивления — форты внешней и внутрен­ней линии с многочисленными убежищами;

б) приспо­собление к круговой обороне населенных пунктов, при­крывающих подступы к городу в южном направлении (Вартен, Кальген, Понарт, Авайген, Шенфлис, Зелиген­фельд);

 в) создание глубоко эшелонированной системы тактических и оперативных минно-взрывных загражде­ний.

2. Описание рубежа.

1. Первая линия.

а) Правый фланг армии.

Вдоль и южнее окружного шоссе между фортами № 11 (южн. окраина Зелингенфельд) и № 10 (1,4 км сев.- вост. Альтенберг) одна-две линии противотанкового рва. Ров шириной 5—6 метров, глубиной 2,5—3 метра. Противотанковый ров включен в систему рвов фортов.

Перед фортами и рвом в 1—2 линии спираль Бруно, сеть на кольях, рогатки и минные поля.

Траншеи участками, прерывчатые (2—3 линии). Раз­вития в боевом и техническом отношении не получили. Глубина их до 1,1 метра, огневых сооружений мало (1—2 единицы на 100—150 метров), одежда крутостей на незначительных участках, подбрустверные укрытия и блиндажи примитивны. Узлы сопротивления форт № 10 и 11.

б) Центр.

Оборонительные сооружения участка — прерывчатые в 1—2 линии траншеи. Траншеи в основном размещены по северному и южному кюветам окружного шоссе. Глубина траншей до 1 метра. Центральный участок сплошь прикрыт минными полями и проволочными пре­пятствиями. Здания южной окраины населенного пунк­та сев.- вост. Бол. Каршау, строения Артполигона и фл. Нойфорверк противником приспособлены к обороне — оконные проемы их заложены кирпичом и оборудова­ны автоматными и пулеметными амбразурами.

Первая и вторая линии траншей связаны приспо­собленными к обороне ходами сообщения и являются отсечными позициями...

Опорные пункты: фл. Нойфорверк, Артполигон, отм. 20,3, сторожка Каршау.

в) Левый фланг.

Участок, иск. Бол. Каршау, Вартен; фортификацион­ное оборудование участка аналогично центральному. Особенность его составляют: а) густая сеть населенных пунктов, приспособленных к обороне (южная окраина Праппельн, Кальген, Хафштром, Вартен) с центром — узлом сопротивления форт № 8 (Кальген). б) Наличие противотанковых рвов, прикрывающих танкоопасные на­правления (форт № 8, шоссе Бранденбург — Кенигсберг, поселок зап. Кальген, Хафштром).

Минные поля переднего края в основном противопе­хотные. Противотанковыми минами прикрыты главным образом участки дорог, подступы к населенным пунк­там...

В районе отм. 6,6 на шоссе противотанковое мин­ное поле с неизвлекаемыми взрывателями.

Минные поля, как правило, ставились между тран­шеями и проволочными препятствиями. Проволочные препятствия установлены на расстоянии 25—50 метров от траншеи.

Межтраншейное пространство первой линии на всем протяжении танкопроходимо.

 Местность ровная, с не­большим понижением в сторону противника. Открыта. На значительном протяжении распахана, хорошо про­сматривается   и  простреливается  огнем  противника.

Вторая и последующие линии оборонительного ру­бежа имеют траншеи полного профиля, густо соединен­ных ходами сообщения, в большинстве своем приспо­собленных к обороне...

Большинство траншей и ходов сообщения, приспо­собленных к обороне, имеют обшитые крутости рва. Обшивочный материал — доски, жерди, хворостяные щиты. На болотистых участках сооружены стенки из дерна. Стенки имеют врезные стрелковые и пулеметные ячейки...

Убежища располагаются непосредственно у траншей и огневых точек, причем большего количества они до­стигают в траншеях второй и последующих линий. Широко противником применено использование желе­зобетонных колец для стрелковых ячеек, подбруствер­ных блиндажей и наблюдательных пунктов. Пулемет­ные, минометные и артиллерийские огневые точки пре­имущественно открытого типа с обшитыми крутостями.

Для укрытия личного состава у огневых точек имеются убежища.

Многочисленные железобетонные и кирпичные убе­жища и складские помещения, построенные в конце прошлого столетия, используются противником под раз­мещение штабов, КП частей и укрытия личного со­става во время артподготовки и авиационной бомбежки.

Убежища обращены входами к городу и все включе­ны в систему полевой фортификации. Вокруг их, как правило, густо развитая сеть хорошо оборудованных траншей и ходов сообщения. На перекрытии их возве­дены пулеметные площадки, стрелковые ячейки (обыч­ного типа) и наблюдательные пункты.

Артиллерийские позиции расположены главным об­разом за второй и третьей линией и густо сконцентри­рованы у дорог и фортов, прикрывающих основные на­правления к городу и крепости. Минометные позиции размещены между первой и  второй линиями траншей.

Сеть наблюдательных пунктов широко развита. Пунк­ты размещались главным образом на возвышенностях, фортах, убежищах, деревьях и чердаках многочислен­ных строений.

Минные поля в глубине обороны устанавливались главным образом на перекрестках дорог, у опорных пунктов, на придорожных дефиле. Кроме обычных ти­пов мин отмечены поля 105-миллиметровых снарядов со взрывателем нажимного действия. В процессе насту­пательных действий саперами-разведчиками обнаружены ложные минные поля с использованием в качестве имитирующего средства консервных банок.

Противником широко применена установка фугасов натяжного и нажимного действия на дорогах, на ули­цах при въезде в город, у придорожных дефиле и на пе­ремычках противотанковых рвов вдоль действующих до­рог. Проведены завалы дорог деревьями. Все мосты на шоссе и через водные препятствия (р. Беек, р. Прегель и его притоки) подготовлены к разрушению.

В пригородах и главным образом в городе все цент­ральные улицы и большинство переулков на правом берегу завалены металлическим ломом, кирпичом, кам­нем и забаррикадированы».

Далее в записке шло подробное описание фортов с таблицами и выкладками, и делался вывод, что «дли­тельная и глубокая инженерная подготовка города Ке­нигсберг к обороне, постройка, а в последнее время поспешное развитие сооружений полевого типа,— создание сильных тактических и оперативных заграждений,— превратили город в мощный укрепленный район и под­готовили его к длительной и стойкой обороне».

Следует отметить отличную работу армейской раз­ведки под командованием полковника И. Я. Сухацкого.

Работая над планом инженерного обеспечения штур­ма Кенигсберга, я подумал однажды, что вполне воз­можно, что отдельным частям армии придется форси­ровать Прегель не в южной его части, которая была неплохо нами разведана, а восточнее Кенигсберга. Так не лучше ли заранее, на всякий случай, разведать под­ходы к реке, наметить места понтонных или мостовых переправ?!

Вызвал к себе командиров 4-й инженерно-штурмовой бригады, 9-й и 66-й инженерно-саперных. Поставил пе­ред ними задачу разведки с тем, чтобы о ее результа­тах мне было доложено на следующий день в девять ноль-ноль. При этом присутствовал только что приехав­ший к нам в армию начальник инженерных войск Зем­ландской группы войск генерал Василий Васильевич Ко­сарев. Он одобрил мою инициативу. А у меня что-то весь день на душе кошки скребли. Не знаю почему, но   казалось,   что   плохо,   неудачно   проведут   разведку

С наступлением темноты не выдержал. Взял орди­нарца, переоделся в солдатскую форму и пошел на разведку сам.

Местность простреливалась противником из всех ви­дов оружия. И под этим огнем надо было пройти, а точнее, проползти полтора с лишним километра, исполь­зуя неглубокие лощинки. Добрались до реки, пощупал рукой грунт на берегу и под водой. Немцы помогали обзору, постоянно подсвечивая реку и местность осве­тительными ракетами,— пометил на карте наиболее удоб­ные для переправ места и вернулся обратно целым и невредимым.

В девять ноль-ноль ко мне в блиндаж пришли все три комбрига. Первым докладывает командир 4-й инже­нерно-штурмовой бригады полковник Лукашенко о том, что вся местность простреливается, пробраться не смог­ли, из шести посланных разведчиков вернулись лишь четверо, двое убиты.

Молчу.

Следующим докладывает командир 9-й штурмовой инженерно-саперной   бригады   генерал-майор   инженерных войск Ф. С. Пошехонцев, человек пожилой, всяко­го навидавшийся на своем веку, прошедший военную службу от офицера царской армии до генерала армии советской. Уж этот-то, думаю, сделал все как следует. Но и Пошехонцев почти слово в слово повторил то же самое, что и Лукашенко. Только потери у него оказа­лись поменьше — один убитый разведчик.

Вся надежда теперь на комбрига 66-й инженерно-саперной бригады подполковника А. А. Черепанова. Но и тут полный провал: самых, дескать, «орлов» посылал, но и те не смогли пробиться к берегу сквозь загради­тельный огонь противника. Вернулись, правда, без потерь.

И тут я не выдержал. Все, что накипало постепенно во время докладов комбригов, взорвалось, словно в па­ровом котле, не рассчитанном на повышенное давле­ние. Встал, стукнул кулаком по столу так, что лежа­щие на нем карты скатились на пол.

— Сынки  вы  маменькины!   Орлы  без  крыльев!   Вам готовенькое вынь, положь да еще и пережуй, чтоб толь­ко проглотить осталось! Враг на противоположной сто­роне  реки,   а   ваши  разведчики — мальчишки  сопливые даже до своего берега добраться не смогли! Грош цена таким разведчикам. И командирам, которые над ними...

Ну и дальше в том же духе. Остановился, чтобы взять себя в руки и сказать более спокойно:

— Я   сам   разведал   южный   берег   Прегеля.   Да-да, вчерашним  вечером,  и  ничего  страшного,   как  видите, ни со мной, ни с моим ординарцем не произошло. Вот моя   карта...   Ставлю   задачу...   Несмотря   ни   на   какие потери, возможные при проведении разведки, сегодняш­ней ночью изучить и детализировать намеченные здесь участки   для   переправ.   Если   будут   другие   соображе­ния — возражать  не   стану,   обсудим  вместе.   Доложить завтра,  в это же время.  Задача ясна?.. Можете идти...

Когда комбриги покинули блиндаж, Василий Василь­евич Косарев, человек интеллигентный, посмотрел на меня внимательным взглядом и сказал:

—   Нельзя  так,   Михаил   Георгиевич.   И   свои   нервы поберечь надо, и чужие пощадить.

—   А  что — целоваться  мне  с  ними  после  всего? — я все еще не мог успокоиться.— Они же боевую задачу не  выполнили.  И  выкручиваются  к тому  же  неумело. Наверняка послали в разведку каких-нибудь пентюхов, а настоящих орлов пожалели. Да и проверить не удо­сужились, выспаться захотели...

—   К тому же среди них был человек, который стар­ше вас и по званию, и по возрасту,— добавил Василий Васильевич, имея в виду генерала Пошехонцева.

—   Тем более, он в первую очередь с большей серь­езностью обязан был отнестись к выполнению постав­ленной задачи.

Мы перевели разговор на другую тему.

После войны, в пятидесятые годы, мне довелось быть в служебной командировке. Работы оказалось много, и в гостиницу я возвращался поздно. Однажды, часов в двенадцать ночи, в дверь постучали. Я готовился ко сну и недовольно подумал про себя, кого это черти в такое время несут, уж не случилось ли что на заво­де, пока я шел сюда. Пошел открывать. В вошедшем сразу узнал Ф. С. Пошехонцева, хотя он и был в граж­данском костюме. Я откровенно обрадовался, провел его в номер. Федор Степанович смущенно извинился, что побеспокоил в такое время. Приходил, мол, не­сколько раз пораньше, но не заставал. О моем пребы­вании здесь узнал случайно, вот и решил повидаться...

Конечно же, начались воспоминания, разговоры о наших общих друзьях-товарищах: кто, где и чем сейчас занимается, на каком посту строит новую мирную жизнь... Вспоминая, добрались и до того злополучного эпизода, и тут Федор Степанович сказал, чего я никак не ожидал от него услышать:

— Знаете, Михаил Георгиевич, никто в жизни меня никогда так  не ругал, как вы,  но и никому в жизни я так не обязан, как вам. Поверьте моему честному сло­ву.  Я  много  думал  о том  случае   и тогда,  по  выходе из блиндажа, и после войны. И пришел к выводу, что вы вправе были отругать нас еще сильнее. Да-да! Мне и по сей день стыдно за тот доклад. Спасибо вам за науку!

В высшей степени корректного, дорожившего каж­дым своим словом генерала Пошехонцева я уважал всегда.   Теперь  же  мое  уважение  к  нему удвоилось...

Армия продолжала готовиться к штурму Кенигсберга. Из резервов командующего фронтом и Ставки Верхов­ного Главнокомандования она получила солидное подкреп­ление и техникой, и живой силой. Это касалось и ее инженерных войск. Никогда еще в моем подчинении не было столько штурмовых, инженерно-саперных и пон­тонно-мостовых бригад, как сейчас.

В предыдущих  боях  при  взятии  городов  полностью оправдали себя штурмовые отряды, которые отлично справлялись с поставленными перед ними задачами. Ко­мандарм К. Н. Галицкий при подготовке штурма Кениг­сберга принял штурмовые отряды в качестве основной боевой единицы. В каждой дивизии создавалось по де­сять таких отрядов.

Штурмовой отряд в целом состоял из одной стрелко­вой роты, усиленной одним-двумя 45-миллиметровыми орудиями полевой артиллерии, одной 120-миллиметровой гаубицей, одним-двумя орудиями дальнобойной артил­лерии, одним-двумя танками или самоходными установ­ками. Кроме того, штурмовому отряду придавались по взводу станковых пулеметов и 82-миллиметровых мино­метов, взвод саперов и отделение огнеметчиков. Всего в отряде насчитывалось 150—160 человек.

Состав штурмового отряда подразделялся на четыре группы. Первая — штурмующая или атакующая — состо­яла из 20—25 стрелков или автоматчиков, двух-трех ручных пулеметов, двух ранцевых огнеметов и отделе­ния саперов. Вторая — группа закрепления из 8—10 стрелков или автоматчиков, двух станковых пулеметов, одного орудия и отделения саперов. В третью, огневую группу, входили артиллерийская батарея, взвод 82-мил­лиметровых минометов, взвод танков или самоходных установок. Четвертая группа была резервной, с 10—15 стрелками или автоматчиками, одним-двумя станковыми пулеметами и орудиями.

Впереди, при штурме, в составе атакующей группы всегда шли саперы. Они расчищали путь от мин и про­водили разведку инженерных сооружений. На своем вооружении саперы имели миноискатели, два щупа, не­сколько «кошек» с веревками для растаскивания мин, заряды взрывчатых веществ, ножницы для резки про­волоки, указки для обозначения проходов, несколько сосредоточенных и кумулятивных зарядов для подрыва стен и вражеских инженерных сооружений. Кроме этого, каждый сапер имел личное оружие, ручные противо­танковые, дымовые гранаты.

Наша обеспеченность перед штурмом боеприпасами, инструментом, взрывчаткой и прочим снаряжением была полная. Но мало иметь, надо еще и уметь владеть всем этим. А в саперные подразделения прибыло пополне­ние, в большинстве своем плохо обученное. Да и тем, кто прошел боевую закалку, не приходилось еще штур­мовать такие города-крепости, как Кенигсберг. Поэтому весь март саперы проходили боевую подготовку. Их учили разведке инженерных сооружений и загражде­ний противника, преодолению и уничтожению всевоз­можных препятствий в населенных пунктах, блокировке и подрыву дотов, бункеров и других убежищ врага.

Учебная обстановка была максимально приближена к боевой, реальной. Занятия проводились в специальных учебных городках с траншеями, проволочными заграж­дениями, минными полями. Устройству же проломов, под­рыву стен и дотов саперы учились в подобранном нами населенном пункте с такими же, как в Кенигсберге, каменными зданиями, узкими, перегороженными барри­кадами улочками, с многочисленными и разнообразными инженерными сооружениями. Каждому подразделению на учебу отводилось от одиннадцати до семнадцати дней и ночей. Особенно — ночей, поскольку ночные бои всег­да приводили к хорошему результату, достигающемуся с меньшими потерями, чем в светлое время суток.

На специально оборудованных участках рек саперы учились преодолевать водные преграды в условиях го­рода. Ведь нам предстояло форсировать реку Прегель, протекающую через Кенигсберг и разделяющую его на две примерно равные части.

Учились не только солдаты. Учились все офицеры, вплоть до командиров соединений, занятия с которыми проводил сам командующий 3-м Белорусским фронтом Маршал Советского Союза А. М. Василевский.

3 апреля в первой половине дня А. М. Василевский приехал на командный пункт армии. Перед этим К. Н. Га­лицкий предупредил меня, что возможно придется до­кладывать командующему фронтом о плане инженерного обеспечения войск армии в период штурма.

Докладывать мне пришлось не на КП армии в при­вычной обстановке, а прямо на местности, на армейском наблюдательном пункте, оборудованном на верхнем эта­же сохранившейся при взрыве части форта «Понарт», откуда хорошо, даже без бинокля, просматривались при­городы и южная часть Кенигсберга.

Александр Михайлович Василевский неотрывно и, как мне показалось, слишком долго и молча рассматривал маячившую вдали высоту 17,1, на которую нацеливалось острие главного удара. Затем он перевел взгляд на то­варную станцию железнодорожного узла, овладеть кото­рой нам предстояло, не снижая темпа наступления. По спокойному,   тщательно   выбритому   его   лицу   можно было догадаться, о чем думает сейчас маршал. После такого осмотра Александр Михайлович повернулся к нам, давая понять, что теперь он готов выслушать наши со­ображения по поводу предстоящего штурма.

Кузьма Никитович, показывая на расстилавшуюся пе­ред нами изрезанную траншеями и ходами сообщения землю, как бы водя по ней рукой, словно указкой по карте, доложил об оперативном построении армии и боевых порядках войск, задачах корпусов и организации взаимодействия соединений при штурме.

Армии предстояло наступать как бы на отдельном операционном направлении, при отсутствии на ее флан­гах активно действующих соседей, потому что левый ее фланг упирался в залив Фришес-Хафф, а на правом за рекой стоял в обороне стрелковый корпус 50-й армии. Мы должны были прорвать оборону противника на участ­ке Юлиенхоф — Вартен и к исходу первого дня наступ­ления овладеть рубежом Шенфлис — Понарт — Шен­буш — Кальген. Затем, развивая прорыв в северо-запад­ном направлении, двигаться навстречу войскам 39, 43 и 50-й армий, штурмовавшим Кенигсберг с севера. На чет­вертый день штурма овладеть всей южной частью Ке­нигсберга и выйти на Прегель.

11-й гвардейской армии не ставилась задача форси­ровать реку Прегель. Предполагалось, что на реку одно­временно выйдут три армии, наступающие с севера, и 11-я гвардейская, штурмующая город с юга. Позже командующий фронтом дал указания войскам армии быть готовыми к форсированию р. Прегель.

— Главный удар,— докладывал К. Н. Галицкий коман­дующему фронтом,— наносят соединения 16-го гвардей­ского стрелкового корпуса во взаимодействии с удар­ными  группировками  8-го  и  36-го корпусов.   В полосу главного удара направляются основные силы и средства армии,— Кузьма Никитович развел руки в стороны и свел их перед  собой,  как  бы  охватывая  ими  весь участок прорыва и образуя своего рода стрелу, к наконечнику которой устремляются войска.— Мы рассекаем основную группировку немцев на две части, нарушаем устойчивость, ее обороны на всем фронте южного сектора крепости, подходим к южной окраине города, штурмовыми отря­дами уничтожаем противника в узлах сопротивления и выходим на реку Прегель.

Василевский не раз останавливал командарма во вре­мя доклада,  просил подробнее рассказать о действиях штурмовых отрядов, артиллерии и авиации, вносил неко­торые поправки, давал указания по взаимодействию с авиаторами. Когда Галицкий закончил доклад, Василев­ский подумал немного и сказал:

—   Если ваша армия подойдет к Прегелю раньше, чем армии с северной стороны, то вам придется форсировать реку. Этот вариант вами проработан?

—   Проработан, товарищ маршал.

—   Где по плану намечены участки переправы?

—   Прошу, Михаил Георгиевич,— повернулся ко мне Галицкий.— Доложите ваши соображения...— и предста­вил меня командующему фронтом.

—   Помню,— сказал Александр Михайлович,— прихо­дилось встречаться. На Березине, верно?

—   Так точно, товарищ командующий фронтом.

—   Ну- ну, докладывайте...

План форсирования реки Прегель мы разработали во всех деталях, и накануне он был рассмотрен и утверж­ден К. Н. Галицким и членом Военного совета гвардии генерал-майором танковых войск П. Н. Куликовым.

Основные переправы намечались для 8-гр корпуса по балочному мосту в четырехстах метрах севернее Розенау, для 16-го — в районе железнодорожного моста Рейхс-Брюке и для 36-го — в районе гаваней по паромной пере­праве, балочному и наплавному мостам. В полосе дейст­вия корпусов для переправы стрелковых подразделений и легкой артиллерии были подготовлены впервые по­лученные нами амфибии, а также деревянные саперные лодки, лодки надувные, легкие и наплавные парки. Ко­мандирам всех степеней было предложено использовать для форсирования реки все немецкие катера и лодки, находящиеся на плаву, а также предварительно загото­вить плотики из подручных средств. Каждому корпусу, кроме имевшихся у них корпусных и дивизионных са­перных батальонов, дополнительно придавались подраз­деления инженерно-саперных и понтонно-мостовых бригад.

А. М. Василевский, чувствовалось, остался доволен докладами и проделанной нами работой в целом, но, хорошо понимая сложившуюся обстановку и учитывая мощные оборонительные сооружения и опорные узлы противника на нашем пути, предложил спланировать операцию по глубине на трое суток, хотя мы предпола­гали выйти к р. Прегель к исходу второго дня операции. Как потом оказалось, маршал был прав.

Командующий фронтом не удовлетворился пребыва­нием на командном наблюдательном пункте и решил проверить ход подготовки к штурму непосредственно на переднем крае.

По ходам сообщения все мы направились в траншеи 1-й гвардейской стрелковой дивизии, солдатам которой вряд ли когда приходилось принимать на передовой линии столь представительное командование.

Командир дивизии гвардии полковник П. Ф. Толсти­ков доложил А. М. Василевскому обстановку. Александр Михайлович попросил подробнее доложить о стоящем против дивизии противнике, его силах, оборонительных сооружениях. Затем маршал Василевский пошел по тран­шеям, частенько останавливаясь возле солдат и расспра­шивая их о поставленных перед ними задачах и наст­роении накануне штурма. Бойцы, нужно прямо сказать, за два месяца обороны отдохнули, привели себя в поря­док и теперь с нетерпением ожидали начала наступле­ния, хорошо понимая, что этот штурм многое изменит в ходе войны.

После этого А. М. Василевский отбыл в Норгенен, где размещалась оперативная группа штаба фронта, при­казав нам прибыть туда во второй половине дня вместе с командирами корпусов, дивизий, командующим артил­лерией и командирами средств усиления.

В Норгенене был установлен огромный макет города и крепости Кенигсберг, сделанный на основе аэрофо­тосъемок и разведывательных данных. Военные спецы-умельцы постарались воспроизвести на нем все, как в действительности — улицы, парки, здания, мосты, фор­ты, реки, железнодорожные вокзалы... При одном взгля­де на макет, на этот буквально как бы лежащий на ладони город-крепость, становилось видно, что штурм потребует от нас много усилий, умения и знаний. Ни на один из советских городов он не походил прежде всего тем, что его узкие улицы там и тут перекрещи­вались, образуя замысловатые геометрические фигуры. Командующий фронтом решил провести занятия с высшим командным составом 11-й гвардейской армии на этом макете.

Во время занятий были рассмотрены различные ва­рианты организационной структуры частей и подразде­лений для штурма Кенигсберга. А. М. Василевский на­страивал нас на нелегкую борьбу, напоминая в то же время о нашем превосходстве в живой силе и технике.

Занятия проходили спокойно, ровно, рассудительно. Ко­мандиры «командовали» своими соединениями, словно штурм шел на самом деле, и в ходе этого «сражения» возникли вопросы, которым раньше не придавалось зна­чения, а здесь они потребовали своих решений, которые тут же и были приняты.

«В ночь на 1.04.45 дивизионными и приданными са­перами произведены работы: сделано проходов до тран­шей противника 9 шт.; сделано проходов до боевого охра­нения противника 11 шт. Снято противопехотных мин 39 шт.

За истекшую ночь от огня противника 16-я дивизия потеряла ранеными 13 человек, из них десять саперов при проделывании проходов».

Вот с этого боевого донесения дивизионного инжене­ра и начались особо трудные и ответственные для са­перов ночи перед штурмом Кенигсберга. Саперы, можно сказать, пошли на штурм за много дней до его офици­ального начала.

За период довольно длительный обороны и мы, и про­тивник старались обезопасить себя всевозможными вида­ми инженерных сооружений и заграждений — минными полями, рогатками и заборами из колючей проволоки и спирали «бруно» с различными «сюрпризами». Теперь же в этом «хозяйстве»,— и нашем, и противника,— надо было сделать проходы для пропуска пехоты, танков и артиллерии, очистить от мин заранее намеченные участ­ки, обозначить их специальными указками и сдать по акту командирам подразделений, которые пойдут на штурм. Все эти работы проводились только ночами, скрыт­но от противника. Проход должен быть абсолютно чи­стым — ни одной мины. Иначе — подрыв орудия или танка.

Если в своем хозяйстве разобраться не очень слож­но,— все поля с точным количеством установленных на них мин были зафиксированы на соответствующих кар­тах, и риск заключался в умении вынуть взрыватель,— то на минных полях противника приходилось трудиться, как говорят, до седьмого пота. Там — уравнение со многими неизвестными. Неизвестно, в каком порядке установле­ны мины, какого они образца, в каком количестве и с какими хитростями. А уж на всевозможные «выдумки» немецкие саперы были горазды. Только коснется, слу­чалось, наш сапер без предварительного осмотра про­волочного заграждения противника, и тут же либо раз дается взрыв умело замаскированной мины, либо взле­тает вверх осветительная ракета. И тогда по саперам открывается жестокий огонь. Несмотря на это, саперами армии было обезврежено более тридцати тысяч мин.

А что такое снять даже одну мину? Ведь она не тор­чит торчком, не красуется, как гриб-мухомор. Она за­таенно лежит в земле, присыпанная, упрятанная, и ждет, когда сапер совершит ошибку, чтобы еще раз подтвер­дить всем известную поговорку. А сапер ползет, прощу­пывает занемевшими от холода пальцами каждый сан­тиметр мокрой или заснеженной земли. Ведь с миноиска­телем на виду у врага не пройдешь, щуп — штука не­плохая, но не всегда надежная: взял чуть в сторону и пропустил мину, а уж руки не подведут. Вот и работают в ночной темени саперы, не обращая внимания на по­свистывающие пули: одни отыскивают, другие обезвре­живают, третьи оттаскивают мины в стороны, четвертые обозначают вешками разминированный участок.

Но проходы в заграждениях — это лишь одна часть дела, которая ложится на саперов перед наступлением. Вторая — мосты, переходы, дороги. Одни разрушены, тре­буют восстановления и ремонта, другие надо возводить заново. Одни мосты предназначаются для пехоты, другие для тяжелой артиллерии и танков.

Первого апреля я приказал командиру 8-й понтонно-мостовой бригады развернуть лесопильные станки в рай­онах Голлау и Левенсхаген и приступить к заготовке деталей мостов под грузы в 60 тонн. На заготовку трех­сот погонных метров отводилось всего двое суток, по­скольку 226-й инженерно-саперный батальон за одну лишь ночь перед штурмом должен был построить три моста в нейтральной зоне севернее Альтенберга и под­везти все детали для четвертого. О напряженной, даже сверхнапряженной работе саперов говорит хотя бы тот факт, что лишь саперами 140-го батальона за пятеро суток было заготовлено более 700 погонных метров сбор­ных мостов, снято более десяти тысяч мин и за три ночи на направлении главного удара возведен 21 мост через противотанковые рвы. Это свидетельствовало о том ве­личайшем духовном подъеме, который царил во всей армии перед штурмом города-крепости Кенигсберг.

В штаб инженерных войск поступали донесения о ходе подготовки исходного рубежа для наступления. При­веду одно из них, от дивизионного инженера гвардейской стрелковой дивизии гвардии капитана Балуева:

«5.04.45 г.

1.   Части дивизии находятся на прежнем рубеже обо­роны в полной боевой готовности.

2.  Саперные взвода стрелковых полков в течение ночи произвели проверку проходов в заграждениях противника, одновременно   устроили   переезды   через   траншеи   для артиллерии.

3.        Саперные подразделения  (20-го огсб,  42-го ошисб и 2-я рота  11-го омшисб)  в течение ночи работали по проделыванию   проходов   в   заграждениях   противника, одновременно производили проверку всех проходов, ра­нее проделанных в заграждениях наших и противника.

В результате проверки мин на проходах не обнару­жено.

Все проходы в полосе действий 1-й гсд сданы по ак­там командирам стрелковых батальонов».

Нужно ли говорить, что ночи перед штурмом были трудовыми и бессонными не только для саперов, но и для всего командования инженерными войсками армии. Лично мне удавалось вздремнуть два-три часа перед рас­светом.

Нередко ночью раздавался звонок командарма:

— Михаил Георгиевич, зайдите ко мне.

Минутка растягивалась на часы. Уточнялись различ­ные детали операции, взаимодействие с другими родами войск, особенно с артиллерией, на которую возлагалось разрушение фортов, подавление огневых средств против­ника.

К 1 апреля было закончено оборудование артилле­рийских позиций, куда установили пристрелочные ору­дия. Завершалось оборудование исходных позиций для наступления.

«В период с 12 февраля по 1 апреля,— отмечал в сво­ей книге «В боях за Восточную Пруссию» К. Н. Галиц­кий,— на переднем крае было отрыто для развертыва­ния дивизий первого эшелона две-три линии сплошных траншей, соединенных между собой ходами сообщения и оборудованных открытыми пулеметными площадками и стрелковыми ячейками. На тех участках, где нейтраль­ная зона превышала 300—400 метров, оборудование исходного положения производилось с  1 по 5 апреля...

В полосе армии на проделывании проходов работало 146 групп разграждения, которые с ночи на 31 марта и до утра 5 апреля полностью сняли свои минные поля, обезвредив  при   этом   16 270  противотанковых  и   14 600 противопехотных мин. В нейтральной зоне и минных по­лях противника проделали 116 проходов, из них 78 ком­бинированных шириной 30 м и 38 проходов пехотных, шириной 15-м каждый, при этом было снято 270 проти­вотанковых и 2344 противопехотные мины.

В ночь перед атакой все проходы были переданы на местности командирам подразделений первого эшелона и командирам танковых экипажей. Саперы с указками, ярко окрашенными с одной стороны, заняли окопы в проходах минных полей противника и с началом артил­лерийской подготовки обозначили проходы.

В ходе операции инженерным частям 11-й гвардейской армии предстояло восстанавливать маршруты, построить и усиливать на них мосты, прокладывать колонные пути для выхода танков в исходные районы, обеспечивать их действия в глубине, а также боевые действия пе­хоты и танков...»

Первоначально штурм Кенигсберга намечался на утро 5 апреля. Поэтому в ночь на пятое соединения 11-й гвар­дейской армии заняли исходные рубежи и ждали сигна­ла к началу штурма.

На землю упал густой туман. Он позволил нашим войскам скрытно занять исходные позиции, так что про­тивник ничего не подозревал. Однако туман и затем проливной дождь не позволили подняться в небо нашей авиации, которой отводилась значительная роль в пер­вые часы штурма.

Командующий фронтом маршал А. М. Василевский перенес начало штурма на 6 утра 6 апреля. Но погода не улучшилась и к этому времени. Думаю, не было тогда среди бойцов и командиров человека, который не проклинал бы этот гнилой район, как окрестили про­мокшие солдаты небо над Восточной Пруссией. Каза­лось бы, все продумано до мелочей, все, что требова­лось, сделано. И все же вновь и вновь тревожили мысли: все ли сделано? все ли так, как надо? не упущено ли что? не расхолодились ли мои саперы за время долгого ожидания? Во всем вроде бы уверен, сам не раз прове­рял, побывав во всех соединениях армии, а все же не­спокойно на сердце. Душевное состояние каждого ко­мандира перед операцией похоже на состояние актера, выступающего на сцене. Он десятки раз играл эту роль, но каждый раз волнуется перед выходом. Скорее бы начиналось...

ДАЛЬШЕ

(С)  Разработка проекта и дизайн Будаева А. В.   При использовании информации, полученной с сайта, ссылка на него обязательна.